 Музыкальная критикаНа фестивале ImPulsTanz в Вене показали Jerome Bel - скадальный перформанс середины 90-хСегодня он идет в разделе «Классика» — все еще к большому неудовольствию части зрителей Ведомости / Четверг 21 августа 2014 К некоторым вещам привыкания, как выясняется, не возникает. И через двадцать лет с перформанса Jerоme Bel французского хореографа возмущенно уходят зрители. Некоторые, так и не дождавшись ужасного эпизода с писающими мальчиком и девочкой, в котором, впрочем, ничего ужасного нет, если забыть о том, что люди это делают, как правило, за закрытой дверью. Но это если люди. А тут стоит некто голый и волосатый, изо рта течет слюна, а из отверстия пониже, как из протекающего крана, тоже льется жидкость. Только, пожалуй, запах, сбивает с толку, не позволяя окончательно поверить в то, что человеческое тело — аналог любого другого водопроводного устройства. Но все же это почти так. Два голых человека на сцене, освещаемых только фонарем в руках пожилой и тоже голой леди, трудятся над «расчеловечиванием» собственных тел. Разрисовывают их губной помадой, испещряют надписями («Кристиан Диор», например, там, где должно быть нижнее белье), оставляют следы, подобные трафаретам, мнут, шлепают, украшают и уродуют. Клер Хенни рисует красную линию на спине, насколько руки хватает, и передает тюбик с помадой Фредерику Сегетте, который доводит линию до шеи — как молнию застегивает. Клер оттягивает «лишнюю» кожу на теле. Фредерик, откусив ноготь, проводит им по волосатой руке, которую перед этим тщательно облизывает, — остается след. Кому-то неприятно, а кому-то вполне себе абстракционизм и акционизм. Под конец оба, раскрашенные как дикари, заставляют зрителей пережить еще один неприятный момент: лужи, которые сами сделали, они сами и осушают. Собранной в ладони влагой стирая надписи, которые в начале представления мелом на стене сделал каждый из четырех перформеров. Пожилая леди написала «Эдисон», девушка, которая весь спектакль простояла, напевая «Гольдберг-вариации», — «Иоганн Себастиан Бах», а Клер и Фредерик — свои имена, под которыми разместили цифры. Когда зрители понимают, что это возраст, вес, номер телефона и у кого сколько денег на счете (у Фредерика — минус 600 c лишним), они смеются. Потому что именно так мы, люди, идентифицируем себя. Так себя показываем и оцениваем. И именно это представление об индивидуальности Жером Бель и стирает в процессе перформанса. В финале мы об этих людях снова ничего не знаем. От частично подтертого имени Frederice остается Erice, и под новой вывеской стоит другой, уже одетый юноша. От Баха — аббревиатура АBBA, заставляющая поющую девушку моментально переключиться с «Гольдберг-вариаций» на шведский суперхит Dancing Queen. Что снова смешит зрителей, поскольку «голый» проект Беля вдруг сводится к тотальной иронии по поводу театральных реформ вообще. Покрасили, переодели, переозвучили — вот вам и новое шоу. Надо ли говорить, что здесь вообще не танцуют, поскольку танец отмирает вместе с костюмами, светом и музыкой как нечто декоративное и навязанное телу извне? Отмирает как все, что оно не производит само. Сам Жером Бель от старого перформанса в шоке: сегодня, сказал он в одном интервью, такого бы не поставил. А сегодня и не надо. Работавший в начале карьеры со всеми знаменитостями французской новой волны (самое яркое партнерство — церемония закрытия зимних Олимпийских игр 1992 года в Альбервиле, где Бель ассистировал Филиппу Декуфле), современником он стал скорее не им, а более юным деконструкторам вроде Бориса Шармаца. Направление, которое Бель задал в своем классическом «голом» перформансе и сформулировал как «две вещи для меня табу — тело эротическое и мускулистое совершенное», зашло уже слишком далеко. Вот только в России перформанс 1995 года показывать все еще рано: вывести на сцену обычное или «ущербное» тело для нас все еще акция более непристойная, чем эксплуатировать в качестве эротического объекта безупречное. Хотя, кто знает, может, самое и время. Вена |