Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Известия / Понедельник 18 сентября 2000

Народная музыкальная драма Мусоргского "Борис Годунов" -- одно из главных символических достояний Большого театра. Это огромный спектакль, который заканчивается в полдвенадцатого ночи, идет с тремя антрактами и обеспечивает наивысшие прибыли театральному буфету. Это максимально полный вариант оперы (за вычетом одной купюры в польском акте): он объединяет обе авторские редакции, инструментованные Римским-Корсаковым и частично Ипполитовым-Ивановым. Дата постановки -- 1948 год, ее авторы -- признанные мастера тех лет режиссер Баратов и художник Федоровский. С точки зрения современного театра спектакль немыслимо архаичен, однако именно это обеспечивает ему уникальность: год назад "Борис" положил на лопатки искушенный Лондон. Британцы восторженно замерли при виде писаных декораций, которые давно не в ходу на мировой сцене. Исполнитель заглавной партии Владимир Маторин покорил их мощным басом и широтой русского духа. Даже инструментовка Римского-Корсакова, признанная неадекватной музыке Мусоргского, в некоторых сценах показалась англичанам более впечатляющей, нежели распространенные сейчас версии Шостаковича и самого Мусоргского.

Заграничный успех заставил и нас призадуматься -- возможно, мы, как часто бывает, не ценим того, что имеем? Возможно, на фоне современных модернистских постановок "Бориса", удачных или нет, мы располагаем чем-то вроде аутентичной русской оперы? Наверное, все-таки нет -- "Борис" в Большом несет отпечаток скорее сталинского, чем русского императорского театра. И тем не менее искоренять его не стоит: вряд ли творцы современной отечественной сцены смогут предложить нечто хотя бы равноценное. Поэтому Геннадия Рождественского, выбравшего "Бориса" для открытия сезона, можно понять -- Большому театру стоит дорожить этой постановкой.

Многие детали в ней, впрочем, носят унылый характер. Если смотреть из партера, сцена довольно живописна; если взглянуть с верхнего яруса (ваш корреспондент в течение спектакля менял точки), затертые половики с абы как заправленными краями, покрывающие Соборную площадь Кремля, производят удручающее впечатление. Мизансцены, похоже, растеряли баратовский рисунок: хор статичен, а движения отдельных хористов носят оттенок волюнтаристской импровизации. Иногда кажется, что народу на сцене просто не хватает. Иногда -- как, например, в сцене бегства Самозванца через окно -- декорация начинает трястись, как белье на веревке. Все в целом носит характер изрядно запущенной роскоши.

В пении -- более того. Нелепо было бы ожидать, что вокальная труппа Большого с приходом Рождественского тут же преобразится и засверкает. Но когда больше половины солистов поет ниже всякой критики -- это уже слишком. Приятные исключения составили только опытный, с хорошей дикцией Владимир Кудряшов в подходящей ему партии Шуйского, Юрий Веденеев (дьяк Щелкалов) и Александр Науменко (Пимен) -- этот артист стал делать заметные успехи после того, как спел Грозного в "Псковитянке". Владимир Маторин выразительно исполнил лишь предсмертную сцену, а весь рисунок его Бориса выглядел как результат творческих споров -- или с самим собой, или с Рождественским. Маторин двигался очень сдержанно, пел строго по тексту (при этом не изжив манерной и нечеткой дикции), обходясь без артистических выкриков, и вообще был тише воды ниже травы, а в центральной картине Рождественский, почти как Гергиев, жестоко заглушал его оркестром. Если маэстро хотел укоротить харизматического премьера, ему это удалось -- но органически богатой партии царя Бориса пока не получилось.

Хор и оркестр, ведомые Рождественским, звучали вполне на уровне, хотя настоящие краски полились из оркестровой ямы лишь к концу спектакля. Порой палочка дирижера вынуждена была ждать, пока на сцене выстроится нужная мизансцена, -- музыкальная ткань рвалась, целое создавалось с трудом. Тем не менее надежда на то, что "Борис", а за ним и Большой театр получат из рук Рождественского новую жизнь, все же зародилась. Но для этого нужно преодолеть сто преград, и среди них -- инертность труппы. На финальные поклоны вышли только дирижер и четыре певца, занятые в последней сцене, -- остальные, срочно сняв костюмы, дунули домой. На открытии сезона Рождественский предъявил то, что есть в его хозяйстве, -- благие намерения и более чем несовершенную вокальную труппу. И еще совсем непонятно, когда мы сможем поблагодарить художественного руководителя театра за "Бориса Годунова", в котором будут хорошая Марина, Самозванец, Юродивый и все остальные -- не говоря уже об аккуратных половиках.