Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Известия / Вторник 23 января 2001

Интерес к новой постановке "Китежа" носил необычный характер: впервые за много лет на премьеру в Питер съехались не только музыкальные критики, что обычное дело, но и критики театральные. Они возлагали надежды на молодого режиссера (и художника-постановщика в одном лице) Дмитрия Чернякова, успевшего поработать в драме, а в прошлом году представившего на фестивале "Золотая маска" свою новосибирскую постановку оперы современного композитора Владимира Кобекина "Молодой Давид". Теперь, выступив в тандеме с московским продюсером Эдуардом Бояковым, Черняков осуществил заветную мечту -- поставил "Китеж".

Талантливый, амбициозный и субъективный, Дмитрий Черняков чужд неофитской наглости. Внимательно изучив опыт советских постановок разных лет, располагавшийся в диапазоне от вымарывания в либретто слова "Бог" до утрированных крестов-куполов Ильи Глазунова, он выстроил связь между своей работой и самой первой постановкой оперы, воссоздав изначальные живописные занавесы Коровина и Васнецова. Дистанция в сто лет, однако, как устанавливается, так и моментально преодолевается. Раритетный занавес с пометкой "1906 г." в углу расползается на лоскутки и понемногу открывает абсолютно современный образ леса-пустыни с высокой белесой травой, мистериальными сосудами выше человеческого роста и черными лестницами, торчащими в небо. Здесь и живет нынешняя Феврония -- народного сложения женщина в белой рубахе навыпуск, длинной юбке и полукедах (Ольга Сергеева). Ее окружают "звери" -- молчаливые мистериальные персонажи. Счастливо безулыбчатые, с варежками на резиночках, в ушанке, в убогом детском шлемике, они словно списаны с натуры -- той, которая сейчас, в наши дни, обступает затерянный вдали от городов невидимый град Китеж.

Такой народец, можно поверить, и живет сейчас у озера Светлый Яр в окрестностях Нижнего Новгорода (куда режиссер и продюсер совершили ритуальное паломничество, привезя впечатляющие фотографии для буклета). В постановке "Китежа" антиподом этого забытого святого места становится Петербург с дворами-колодцами, где Бог забыт: там живет антигерой оперы -- горький вокзальный пьяница Гришка Кутерьма в безвкусной лыжной шапке и тренировочных штанах (Юрий Марусин). Режиссеру не откажешь в смелости, с какой он засунул в оперу Римского-Корсакова до боли знакомую картину дешевого рынка, однако ей не хватило энергии и динамизма. Другой современный постановщик снискал бы лавры именно этим -- но Дмитрию Чернякову гораздо более удался религиозный апофеоз, по ходу которого райская птица Алконост покуривает в форточку. Хождение в невидимый град Китеж начинается в зимнем лесу, в котором стоит деревянный домик, освещенный теплым светом. В нем Феврония встречается со своим погибшим женихом, чтобы вместе с ним выйти в царство вечной жизни. Проводниками становятся вещие птицы -- смиренные тетечки в нелепых пальтушках из сельпо, те самые самодостаточные души, в которых ныне живет давняя народная мистерия. В невидимом граде их встречают принятые Богом китежане во главе с князем Юрием -- добрым обкомовцем в брежневской шапке, таким же народным персонажем.

Самого града Китежа, спасшегося от татар под озерной гладью, в постановке нет -- есть схематично-собирательный образ России в костюмах всех времен, ораториально выставленный на покатой сцене. Едва ли это удача режиссера: зловещие лампы, колоколами раскачивающиеся над гибнущими, -- не более чем грамотное театральное решение, не слишком соответствующее спасительному свету, звучащему в музыке. Довольно расплывчато решены и враги-татары -- хвостатые навозные мухи, однообразно прыгающие по сцене.

Часть неудач постановки нужно списать на ее техническую недоделанность -- где-то не выросла трава, не раскололась земля или не успел за дирижером хор. Поэтому в музыкальном отношении более всего удались как раз статичная ораториальная картина, где прекрасно пели Сергей Алексашкин (князь Юрий), Федор Можаев (ослепленный Федор Поярок) и Екатерина Семенчук (Отрок), и с привычным блеском отыгранная "Сеча при Керженце". Во многих других местах Валерий Гергиев всеми силами помогал певцам, приглушая оркестр. Но опытный Юрий Марусин (Гришка) все же звучал неразборчиво и бесцветно, да и переигрывал. Ольга Сергеева (Феврония) спела ведущую партию голосисто и в целом удачно, хотя и не везде с должным духовным напряжением. За редкими исключениями, приятно звучал ладный тенор Олега Балашова (княжич Всеволод). В маленькой роли старика-гусляра был очень хорош бас Евгений Никитин. Спектакль оказался неровен, но главное в нем удалось -- решительно поломав традицию постановок "Китежа", Мариинка в глубине осталась традиции верна, ибо нашла новые опоры, на которых одна из самых прекрасных русских легенд зажила трепетной и трогательной жизнью.