 Музыкальная критика«В сторону Дягилева» — новая программа одноактных балетов в Пермском театре оперы и балета. Два спектакля Баланчина удачно объединены в ней с «Вариациями на тему рококо» и «Шутом» Алексея Мирошниченко Ведомости / Среда 07 декабря 2011 Программа из четырех спектаклей идеально сбалансирована. Баланчинские Monumento pro Gesualdo, длящийся 8 минут, и 20-минутный Kammermusik № 2 составляют идущее без антракта второе отделение. Контрастность спектаклей не дает заскучать: пермяки, чтущие память земляка Дягилева, первыми в России начали ставить Баланчина. Monumento pro Gesualdo, академичный «белый» балет на музыку Стравинского, звучит в исполнении пермяков с наименьшим акцентом. В более авангардном Kammermusik № 2 Хиндемита танец и опытной солистки Натальи Макиной, и молодых Инны Билаш, Александра Таранова и Ростислава Десницкого выдает отсутствие знакомства с экспериментальной хореографией ХХ в. Два балета Баланчина запаяны между спектаклями, родившимися в Перми, но тоже имеющими связь с «Русскими сезонами»: «Вариации на тему рококо» Чайковского использовал тот же Баланчин, а«Сказка про шута, семерых шутов перешутившего» не только была написана Прокофьевым по заказу Дягилева, но основана на фольклоре Пермской губернии. Новую версию обоих балетов создал хореограф Алексей Мирошниченко, два года возглавляющий балетную труппу. В этих спектаклях он показал себя не варягом, а балетмейстером-репетитором — в обеих его постановках у артистов есть шанс почувствовать себя мастерами и народными любимцами. Танцовщики с наслаждением доверие оправдывают. Наиболее свободно они чувствуют себя в«Вариациях на тему рококо», где привычный набор адажио и вариаций у каждой из трех пар исполнителей сверкает не меньше декларативно роскошных пачек. Cобытием вечера задумывался «Шут». Для него восстановлена парижская сценография Михаила Ларионова, Татьяна Ногинова создала костюмы, а за дирижерский пульт встал Теодор Курентзис. И это па-де-труа стало главной движущей силой спектакля: как бы ни были изящны намеки хореографа, подмигивающего понимающей публике то поддержкой из баланчинского «Блудного сына», то трепетанием крыл фокинской «Жар-птицы» или завернутыми петрушичьими ногами, как бы ни был обаятелен в заглавной партии любимец пермяков Тарас Товстюк, мощь «Шуту» обеспечивают не танцы, а энергия сотворчества, заложенная в спектакль еще в Париже в 1921 г. |