 Музыкальная критикаСекс в яблоках: На Новой сцене Мариинского театра поставлен «Евгений Онегин»Режиссер Алексей Степанюк и художник Александр Орлов воспели здоровые радости жизни Ведомости / Вторник 04 февраля 2014 Когда в мае прошлого года открывалось новое здание, часть петербуржцев устроила ему обструкцию. Валерий Гергиев заметно нервничал, энергично защищал свое детище, и вообще видно было, что относится к нему с ревностью и любовью молодого отца. Дальше выпускали премьеры — работы удачные и спорные, но, как бы то ни было, к февралю худрук успокоился, и все пошло прежним, заведенным в Мариинке-1 порядком. В частности, здесь ставит режиссер Алексей Степанюк. Впрочем, этой фамилией уже подписана июльская мировая премьера «Левши» Родиона Щедрина на Новой сцене, однако Родион Константинович неусыпно курировал выпуск спектакля (как прежде своего «Очарованного странника» в Мариинском театре, режиссером которого значится тот же Степанюк), и удалось почти что не допустить обычных для этого постановщика несусветных глупостей и неизреченных пошлостей. В частности, г-н Степанюк очень любит на сцене обнаженку и секс (трудно судить, следствие это своеобразия его эстетических пристрастий или банальная фрустрация). К примеру, в его мариинском «Севильском цирюльнике» совокупляются все со всеми, без разбора пола и возраста, а также мест, где застиг героев этот порыв. В «Риенци» Вагнера (Саратовская опера, премьера прошлого сезона) развернуты пышные картины групповухи: три голых дядьки с бычьими головами насилуют одну даму, впоследствии это перерастает в сомнамбулический свальный грех. В свежеиспеченном «Онегине» художник Александр Орлов протянул из кулисы в кулису ступени, заваленные яблоками (знатный выдался урожай в саду помещицы Лариной), слева — стог. По логике г-на Степанюка если на сцене стоит стог — в нем надо трахаться. Что и происходит: Ленский, допев ариозо «Я люблю вас, Ольга», заваливает помянутую Ольгу, та раскидывает ноги, и лишь внезапное явление мамаши помешало успешному завершению этого оздоровительного мероприятия. Вообще-то либо Ленский относится к девушке так, либо как в арии «Куда, куда…» Но логика существует в цельном художественном решении, тут же режиссер озабочен тем, как бы развести каждую картину и по возможности подпустить такого, чтобы это можно было пересказать как «находку». Трике у него — ветхий, разбитый паркинсоном приживал в доме Лариных, непонятно только, зачем он во время куплетов, стоя и рискуя сверзнуться, перебирается со стула на стул. На петербургском балу (дивной красоты зал с черными колоннами, черно-золотыми вазами, позади свинцовая Нева, рваные серые облака) присутствует старуха графиня из «Пиковой дамы», правда, пластика ее заимствована у феи Карабос из «Спящей красавицы» — это, должно быть, г-н Степанюк прочитал, что Мейерхольд велел ставить «весь мир автора». Первая половина картины письма и последнее объяснение Татьяны и Онегина идут перед занавесом, т. е. без подкрепления сценографией, — тут беспомощность режиссера прямо-таки подана на блюде: артисты бессмысленно и неряшливо болтаются по сцене. И поют заурядно. Даже Андрей Бондаренко, в прошлом сезоне бывший отличным Альмавивой в «Свадьбе Фигаро» в Перми и убедительным простецом Билли Баддом в опере Бриттена в Михайловском театре, Онегина озвучил достойно, но никого не сыграл. В этом спектакле вообще живых людей с понятными характерами нет, да и откуда им взяться? Некоторым утешением служил оркестр. Валерий Гергиев элегантно прибирал простодушный пафос, который многие у Чайковского, наоборот, выпячивают, и находил ту меру лиризма, когда он не сползает в сопливую сентиментальность. |