Музыкальная критикаТлен и тишинаНовый спектакль театра «Школа драматического искусства» попытка организовать похороны русской литературы, предпринятая композитором Владимиром МартыновымВедомости / Четверг 25 декабря 2008 Приходя в «Школу драматического искусства», никогда не знаешь, на что нарвешься: могут и мусорком посыпать или невзначай придавить жестяным роялем. Само пространство зала «Манеж» буквально взывает к созданию синтетического зрелища. Вот и на сей раз «Смерть дикого воина», составленная из стихов, музыки и хорового пения, предоставляла постановщикам массу возможностей для экспериментов. Особого радикализма, впрочем, режиссер Игорь Яцко (он же центральный персонаж спектакля) не выказал. Сочиненное им действо по нарочитой многозначительности чем-то напомнило декадентские забавы начала прошлого века: так и чудилось, тебе, посвященному, показывают Искусство будущего. Главное послание Мартынова, автора, отрицающего институт авторства, это известие о смерти русской литературы. В спектакле иллюстрируется процесс «истлевания слова в тишине, конденсации тишины в некое виртуальное слово». Пауз больше, чем действия и слов. Внутренняя, метафизическая пульсация задает некое звучащее пространство тишины. К слову и музыке постановщик добавляет свет и тень, проекции картинок, видео и пластическое движение. Получается сложносоставной хеппенинг, развивающийся по музыкальным законам, в темпе торжественного ритуала надо полагать, похоронного. Строгие геометрические фигуры составляются из хора и драматических артистов на белом дощатом планшете. Церемониальность сквозит в каждом жесте и шаге. Конечно, не Боб Уилсон но что-то к нему близкое. Игорь Яцко прославился в узких театральных кругах 24-часовым хеппенингом «100 лет. День Леонарда Блума» по «Улиссу» Джойса. «Смерть дикого воина» длилась всего ничего часа полтора. Обрамляли ее стихи Хармса «Смерть дикого воина» и парадоксальный «Сон двух черномазых дам», заканчивающийся словами: «И вся литература русская в ночном горшке». Пятичастную структуру спектакля дополняла «Песень», истово исполняемая хором в унисон, с фольклорными заплачками. Горловое пение, срывающееся в ритуальный плач по герою, перемежалось шелестящими словами и периодически врубающимся струнным ансамблем Opus posth, игравшим в черных балахонах и черных масках. За ним на экране голубело небо с теми самыми летящими облаками, что увидел раненый князь Андрей на Аустерлицком поле. Его монолог семь актеров произносят по законам имитационного канона. Текст Толстого и в таком, разъятом на слова и слоги виде был живее всех живых. Его суггестивную силу не вытравить было ничем: от повторения смысл только сгущался. И сообщал нечто насущное, манифестируя неумирающую мощь русской литературы. «Смерть дикого воина» Хармса накрепко сливалась с образом князя Болконского тем, что лежал, раскинувшись, на Аустерлицком поле и смотрел в синее небо глазами Вячеслава Тихонова. И с этим «коллективным образом» героя ничего уж нельзя было поделать ни Мартынову, ни кому другому. Певец реквиемов Музыка Владимира Мартынова уже послужила основой для спектаклей бывшего руководителя театра «Школа драматического искусства» Анатолия Васильева «Плач пророка Иеремии», «Моцарт и Сальери». Современные русские композиторы: Владимир Мартынов |