 Музыкальная критикаЧестная играМариинский театр показал очередную премьеру «Игрока»Ведомости / Вторник 26 июня 2007 САНКТ-ПЕТЕРБУРГ — Вторая, после «Тоски» Пуччини, оперная премьера фестиваля «Звезды белых ночей» продемонстрировала принципиально иной тип спектакля. На этот раз театр не заигрывал с публикой, жаждущей красивых развлечений, но решал содержательные художественные задачи.«Игрок» Сергея Прокофьева — произведение принципиально серьезное. Несмотря на изрядное ехидство двадцатипятилетнего композитора, не пожалевшего сатирических красок, все-таки главное в ней — история драматического, даже трагического заблуждения, будто счастье можно купить за деньги. Заблуждение это за годы, прошедшие с 1916-го, когда написана опера, не рассеялось. Потому возвращение «Игрока» на сцену — поступок своевременный и верный. Земные обстоятельства прозаичны: Мариинский театр должен везти на гастроли в венскую Staatsoper «Онегина» и как раз «Игрока». «Игрок» — спектакль, поставленный Темуром Чхеидзе и оформленный Теймуразом Мурванидзе в 90-м, уже возобновлявшийся в 96-м в декорациях Георгия Цыпина. Цыпинские декорации сгорели четыре года назад. Теперь художнику Зиновию Марголину заказали новое оформление, в которое вписали прежнюю режиссуру. То есть это уже третий визуальный облик постановки. Однако, если подняться над производственными резонами, может быть, потому так все и сложилось, что на самом деле театру нужно именно сейчас всерьез говорить именно об этом. Прокофьев, сам сочинивший либретто по «Игроку» Достоевского, обрывает сюжет раньше, чем он закругляется в романе: молодой человек Алексей Иванович, до смерти любящий роковую Полину, выигрывает в рулетку кучу денег, которые Полине так нужны, — но она швыряет пачку ему в лицо и уходит. Дальше у Достоевского много чего случается, но опере тут и конец. Денег вообще всем героям ужасно не хватает, они охотятся за ними, вожделеют их, из-за них чуть не убивают. А когда Алексей, самый из всех симпатичный, эти самые деньги таки получает — выходит по речению одного хорошего писателя: «Судьба всегда дает то, что просили, но не то, что ждали». Понятно, почему труппа Большого драматического театра после смерти Георгия Товстоногова так хотела, чтобы возглавил ее именно Темур Чхеидзе (что в конце концов и произошло). Чхеидзе по-товстоноговски соединяет подробную проработанность психологических мотивировок с отчетливостью общего постановочного рисунка, прежде всего с осмысленной выразительностью мизансцен. В его «Игроке» путаные взаимоотношения персонажей прояснены, прочерчены почти видимыми силовыми линиями, натягивающимися меж ними в пространстве. Пространство не пустое, как было в предыдущей версии Георгия Цыпина, которому вообще-то все равно, что оформлять, — он всегда реализует излюбленный на текущий момент визуальный прием, повесив его на оперу, как на вешалку. Марголин же разнообразно рассек сцену черными колоннами, соединенными сверху арками, решетчатыми окнами, — получилось что-то вроде дебаркадера. Этот Рулетенбург, где происходит действие, ведь и есть базар-вокзал: сюда приезжают, проигрываются, отсюда спасаются бегством от морока горячечного азарта. Глупые страсти и пошлые подлости разыгрываются и творятся в открытую, на миру, как всегда у Достоевского, однако ж спрятался человек за колонну — и нет его, а то вдруг как выскочит! Это здорово проделывает Владимир Галузин. Еще с начала 90-х Алексей Иванович — одно из лучших созданий знаменитого тенора, сделавшего с тех пор убедительную мировую карьеру. Сейчас голос его немолод, он нередко форсирует звук, однако в отличие от сладких партий, требующих вокальных красот, здесь такое даже уместно. Галузин — замечательный драматический актер, он редкостно правдив, изображая кураж от отчаянья, погибель от страсти, туман в глазах от ненависти, — все, что Достоевский прописал, да мало кто умеет играть. Когда он поет Полине: «Я вам жизнь предлагаю», так это не обычная оперная условность, это — именно жизнь, не меньше. Сергей Алексашкин по-прежнему, как и в предыдущих вариантах спектакля, отменный вокально и актерски, тоже совершенно достоевский Генерал, потерянный бестолковый глава «случайного семейства», выдумавший влюбиться в куртизанку Бланш. Бланш теперь — Екатерина Семенчук, отличная работа. Семенчук — мастер точнейших жестов и мимических движений, каждая краска у нее выверена, отчетлива и безупречна, ее меццо-сопрано посверкивает темно-благородной красотой. Второе меццо-сопрано — новая Бабуленька. Любовь Соколова (она заменила заболевшую перед премьерой Ларису Дядькову) пела отлично, хотя ей еще предстоит смирить излишне моложавую бойкость и суетливость своей героини. Татьяне Павловской пока далеко до инфернальной Полины, списанной Достоевским с его возлюбленной мучительницы Аполлинарии Сусловой, однако в грамотной умной режиссуре Павловская все равно куда убедительнее, чем, к примеру, в «Фальстафе» Кирилла Серебренникова, где она, как и все, лишь бессмысленно кривляется. Оркестр у Прокофьева не аккомпанирует певцам и не создает для них эмоциональный фон — он служит комментатором к вокальной строчке. Комментарий оказался снайперски метким, эмоционально насыщенным и притом элегантным, что тем приятнее и удивительнее ввиду фестивальных перегрузок: накануне Валерий Гергиев со своим оркестром после прогона «Игрока» поздно вечером сыграл еще и Восьмую симфонию Малера. Однако в день премьеры все хитро рассчитанные трудности прокофьевской музыки, саркастичной, острой, царапающей, когда мелодию, спетую сбереженным композитором тембром струнных, принимаешь как облегчение и подарок, — все это было, было в лучшем виде. В общем, третий мариинский «Игрок» по очкам выиграл у второго. Теперь следует прибегнуть к золотому правилу рулетки: вовремя остановиться. |