 Музыкальная критикаОбщее место пользованияВ Мариинском театре шаблонно поставили «Тоску»Ведомости / Понедельник 04 июня 2007 САНКТ-ПЕТЕРБУРГ — Премьера оперы Пуччини «Тоска» должна была стать главным событием проходящего сейчас фестиваля «Звезды белых ночей». Она стала скорее антисобытием, однако заставила задуматься, какую оперу хотят видеть зрители.На премьере «Тоски» публика будто вопила: вот, вот какой должна быть настоящая опера! Отстаньте вы со своей противной тяжелой музыкой, страшными душераздирающими историями, всякой достоевщиной и мусоргщиной, сделайте, ну сделайте же нам красиво! О, им сделали красиво. Сценография Пола Эдвардса — исполненные кооперативного шика блестящие квазимраморные пластиковые панели и такой же черный пол, гигантские золотые дверные створки — заставила вспомнить анекдотических бандитских телок из ранних 90-х: «Ты версачьё брала?» В первом акте Тоска появляется в ужасающе безвкусном светлом платье с какими-то висюльками и в белых туфлях такого фасона, что в них даже миниатюрная нога выглядела бы лыжей. Во втором и третьем на ней и вовсе мюзик-холльный туалет из материала вроде золотой фольги, ослепительно сверкающего при малейшем движении (перл антимузыкальности: любая кантилена в звуке разрывается непрерывным стаккато бликующей тряпки). «Версачьё» усугублено мадонной, которую пишет в церкви художник Каварадосси: под декоративной драпировкой во всю высоту сцены открывается лицо поп-артистской блондинки в алой помаде, завивке «волной» и с голубыми очами, возведенными горе. Прическа оной мадонны отсылает нас в 1930-е, куда перенесено действие из 1800-го, предусмотренного либретто. Почему? Да потому, что сюжет любовно-политический: шеф римской полиции Скарпиа вожделеет к знаменитой певице Тоске и устраняет соперника — ее возлюбленного Каварадосси. «Сейчас модно переносить действие в XX в. Но мы не просто отдаем дань моде, мы так чувствуем», — делится режиссер Пол Каран. У него, знаете ли, обнаружилась способность «чувствовать по моде». Птица — курица, фрукт — яблоко, Италия — Муссолини (как в еще одном, кроме «Тоски», столпе оперной попсы — «Кармен» нынче непременно разведут франкистскую Испанию). Томас Манн называл эдакое «трагической необъятностью сферы банального». Банальное заезженное решение так же и исполнено. Вот вваливается ризничий в сутане, для пущей характерности ходит, широко расставив ноги, реализуя расхожие актерские представления о том, как должен вести себя комический служитель католической церкви. Вот выходит Каварадосси, снимает пальто, остается в комбинезоне, берет кисть, картинно воздвигается на стремянке — так в опере положено изображать живописцев, еще берета не хватает. Нет, больше невозможно все это описывать — да и не нужно: вспомните любую рутинную фальшивую оперную постановку, «Тоска» ровно такая же. Супербонусом ее была объявлена Мария Гулегина в заглавной партии. Тоска — «коронка» этой дивы мировых подмостков, она, разумеется, вставила давно сделанную и двести раз обкатанную роль в очередную оправу. Гулегина в интервью не единожды скептически отзывалась о современной режиссуре, полагая, что народ ходит в театр певцов слушать, а не концепции глядеть. Эта ее уверенность в вечер премьеры получила громкое подтверждение: надо ли говорить, что после хитовейшей арии Vissi d'arte, vissi d'amore была учинена пятиминутная овация, совершенно воскресившая опероманские нравы, согласно которым опера на сцене не целостное произведение, но спорадическая пульсация от одного знаменитого номера к другому. Оркестр был аккуратен, тускл и нимало не заразителен. Может быть, Валерию Гергиеву не слишком-то интересно стоять за пультом на таком спектакле — что вселяет надежду. Спектакль же в целом вызывает желание столь же банальное, как он сам, — пересмотреть хрестоматийный второй акт «Тоски» с Марией Каллас и Тито Гобби — Скарпиа, где они являют истину страстей и правдоподобие чувствований, где цель пения (изумительного) и драматической игры не самодемонстрация, но художественный результат. |