Музыкальная критикаПиковая дама выигралаСтарую графиню не зря лечили в милицейской поликлиникеВедомости / Вторник 22 марта 2005 РИГА В Латвийской национальной опере сыграли премьеру хрестоматийной оперы Чайковского. Театр в очередной раз подтвердил свою марку. ЛНО современная компания, с одной стороны, легко освоившаяся в европейском оперном контексте, с другой по-прежнему творчески связанная с русской музыкой да и с русской жизнью. Еще одна особенность: на режиссерском поприще нередко действует сам предприимчивый директор театра Андрейс Жагарс. Причем действует озорно и неглупо.Затевая постановку «Пиковой дамы», Андрейс Жагарс рассудил так: в повести Пушкина дело было в 1830-е, в либретто Модеста Чайковского в «блестящий век Екатерины». Про те времена режиссер знает из истории, то бишь с чужих слов. А вот про современный Петербург из собственного опыта. Значит, там все и должно происходить, ведь живые спектакли бывают только «про себя». Сказано сделано. Художник Александр Орлов почти буквально изобразил интерьер дворца княгини Голицыной, с которой Пушкин списал свою графиню. Только изобразил его таким, каким он является сейчас. А сейчас в этом руинированном русском барокко на Малой Морской поликлиника МВД, заповедник густопсового совка. Графиня в новой постановке этакая Одоевцева или Берберова, решившая на старости лет вернуться из Парижа на родину, припасть к истокам и выдать Лизу за русского. Она покупает у риэлтора Томского бывший фамильный дворец и въезжает туда, не дожидаясь выселения поликлиники. Начинается нормальный отечественный сумасшедший дом: Первомай, «наконец-то Бог послал нам солнечный денек», тетки выпивают, шастает уборщица в трениках, суворовцы маршируют, вслед люмпены с плакатами, к приходу новой владелицы спешно выносят красную доску почета. Точно, смешно. Мало того что Томский наконец-то не красуется в будто бы героической балладе, а рассказывает скабрезный анекдот (как оно и есть на самом деле), так еще на заднем плане моют окна, и этот мизансценический контрапункт отличное антипафосное средство. Либретто радостно подчиняется. Лиза спит на раскладушке, укрывшись парижскими мехами. С потолка течет. Герман в казарме слушает Лизино письмо на автоответчике. «Страшные картины похорон» сюжет в теленовостях, Герман в ужасе вырубает ящик, а тот включается сам собой, и оттуда голос призрака мертвой графини. В игорном доме автоматы, лицо старухи из бреда Германа выскакивает на дисплеях вместо электронных карт. И т. д. Все это, к счастью, не ради того, чтобы просто перелицевать запетую до дыр оперу. Перенос действия в наши дни добавляет смысла. К примеру, когда в финале третьей картины на бал вместо императрицы Екатерины является «мисс Санкт-Петербург» натурально, в короне, розовом купальнике и бьют фонтаны «увеселительных огней», как на попсовом концерте, знаменитое вступление к следующей сцене в спальне графини звучит особенно трагически. И становится видимой-слышимой мысль, не дававшая покоя Гоголю, Достоевскому, Набокову, о внутреннем сродстве пошлости и смерти. Слышимой благодаря дирижеру Андрису Нелсонсу. Он один из трех героев спектакля. Второй Александр Антоненко, поющий Германа, из которого вытравлен весь романтизм: это сутулый невротик, впадающий то почти в истерику, то в ступор. Третья Кристине Ополаис, самая искренняя Лиза на моем зрительском веку. Все трое молодые (тридцати нет), страстные, отчаянно самоотверженные. Театр ведь как воздушный шарик: надуешь нечто упругое, легкое, яркое; проткнешь эта же материя, но дряблая и никому не нужная. На премьере было всеобщее горячее одушевление, то самое требуемое Пушкиным правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах, которое единственно и делает убедительными любые режиссерские выдумки. Если оно сохранится и дальше на такую «Пиковую» все резоны съездить. |