Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2002/10/24/53502

Ведомости / Четверг 24 октября 2002

Во вторник на сцене Большого зала консерватории обосновался маститый британский коллектив The Philharmonia Orchestra of London, которым руководит один из самых знаменитых русских музыкантов современности, пианист и дирижер Владимир Ашкенази. Уехавший из страны бог знает сколько лет назад, Ашкенази оставил после себя быстро гаснувшую славу виртуоза — и сейчас, спустя несколько десятилетий, приехал, чтобы воскресить миф о себе.

Промоутер гастролей лондонского оркестра — концертное агентство «Росинтерфест» приложило все усилия, чтобы подать это событие как культовое и из ряда вон выходящее, хотя в родные пенаты Ашкенази наведывался несколько раз в течение 90-х. Сенсации не получилось. Консерваторских старожилов справедливо возмутили ломовые цены на билеты (от 1500 до 10 000 руб.), наглые секьюрити на входе, по вине которых образовалась дикая давка, и мелодичная полифония мобильных телефонов из первых рядов партера в течение всего концерта. Обладатели тугих кошельков, ради которых и затевалась столь дорогая акция, также остались в сплошном убытке. Нельзя все-таки отнести Вторую симфонию Сибелиуса или безвестную симфоническую балладу Чайковского «Воевода» к разряду классических шлягеров, которые могут завоевать расположение представителей финансовой и дипломатической элиты.

Впрочем, даже те немногие любители прекрасного, которым не испортила настроение ходынка перед концертом или же стояние на одной ноге во втором амфитеатре во время оного, были несколько озадачены происходящим на сцене. Московская публика, понятное дело, ждала Ашкенази-пианиста, который когда-то с легкостью необыкновенной завоевал золотую медаль конкурса Чайковского и кружил голову мазурками и вальсами Шопена. Ныне, судя по долгожданному Двадцатому концерту Моцарта, в котором Ашкенази попеременно играл и дирижировал, со своим блестящим пианистическим прошлым он распрощался раз и навсегда, причем без малейшего сожаления. Не то чтобы он играл не те ноты или путал текст — такого с Ашкенази, одним из апологетов русской фортепианной школы, быть не может по определению. Моцарт в его исполнении утратил привычный романтический флер (что причинило публике, жаждущей меланхолии и неги, невыносимые мучения), обретя взамен холодный блеск выверенных, как алгебраические формулы, пассажей и общую деловитость настроя. Свои соло пианист проговаривал в спешке, заметно приободряясь лишь тогда, когда в перспективе появлялось пышное оркестровое tutti, где можно было поколдовать над оркестром.

Переместившись за дирижерский пульт, этот маленький седой человек обретал удивительное величие духа и казался полноправным хозяином всего громадного симфонического сообщества. Как оказалось, дирижирование для Ашкенази — занятие куда более интересное и интригующее: здесь бесконечно можно выстраивать все новые и новые тембровые комбинации, выискивать в партитуре ранее никем не услышанные подголоски, чувствуя себя при этом сопричастным к процессу сочинения. Этот процесс становится особенно захватывающим, когда есть The Philharmonia Orchestra, десятилетиями пестующий подлинно английскую культуру оркестрового звука и дающий дирижеру все шансы проявить себя. Сыгранную на затравку балладу Чайковского Ашкенази и его оркестранты насытили тревожными шорохами и светотенями, присочинив к вполне однозначной по своему колориту оркестровой фреске почти детективный сюжет (знай Чайковский, что его «Воеводу» могут преподнести столь виртуозно, не стал бы в свое время рвать партитуру в клочки). Сибелиус же во второй части концерта позволил насладиться тем, чего так недостает в наших скудных симфонических буднях, — самим процессом исполнения, когда из-под руки дирижера раз за разом рождаются дивной красоты звуковые картины, симфонический сюжет развивается естественно и непринужденно, все кульминации воздушны и в то же время дают ощущение полноты звучания. Ашкенази не принадлежит к числу дирижеров, которые своей интерпретацией могут переосмыслить партитуру до неузнаваемости: ему хватает раздолья и в установленных композитором правилах игры. Не совершая революций в музыкальном мире, он тихо и незаметно меняет миф о своем ремесле и самом себе — преодолев собственную славу пианиста и став безупречным дирижером; завоевав свое место под солнцем, будучи приверженцем традиций и легким шлягерам предпочтя серьезный, пусть и не самый популярный ныне репертуар.