 Музыкальная критикаБольшой компьютерныйЦарь Борис Годунов попал в технологический райВедомости / Пятница 27 апреля 2007 Новый «Борис Годунов» не похож на современные оперные постановки, ставшие в последние годы типичными и для Большого театра. Постановочная группа во главе с Александром Сокуровым создала спектакль зрительно насыщенный, перекликающийся с традицией «большого стиля». Это первый вариант ответа на вопрос, как скрестить традицию с новыми технологиями. Но само выбранное направление оказалось важнее, чем полученный результат.Идти на спектакль стоит первым делом для того, чтобы услышать подлинную музыку Мусоргского. Возвращение к оригиналу после вековой привычки к редакции Римского-Корсакова — закономерный ход. Теперь всякий раз, обращаясь к классическим русским операм («Руслан и Людмила», «Евгений Онегин»), Большой театр предварительно производит источниковедческую расчистку, а премьеры становятся презентациями научных исследований. Благодаря профессору Евгению Левашеву и его ученикам нам стало известно, что Мусоргский создал не две авторские редакции, а семь, но ни одну из них нельзя считать окончательным воплощением его авторской воли. Для постановки выбрали вторую из семи редакций, в финале которой нет — увы! — народной сцены под Кромами, но и без нее спектакль идет четыре часа, в течение которых можно услышать неизвестные ранее такты музыки, оценить аскетическую красоту оркестровки Мусоргского, столь уместную в народных или монашеских сценах, и посетовать на недостаток оркестрового блеска в шикарных польских картинах. Почерк Александра Ведерникова и вверенного ему театра узнается: работа подготовлена тщательно, аккуратно. Оркестр звучит опрятно, безупречен хор. Ведерников ведет оперу сдержанно, не доверяясь полетам вдохновения. Порой его осмотрительность чуть тормозит органичный ток музыки, а контроль над певцами не всюду идеален. Премьерный состав певцов не удивил — общий уровень труппы остается весьма средним. Лучшая роль — боярин Шуйский: Максим Пастер находит для него щедрое многообразие характерных красок. Идеальное попадание — Юродивый: голос Виталия Панфилова будто создан для партии. Как будто идеальное попадание — отец Варлаам: но Валерий Гильманов, с его роскошной фактурой и неподражаемыми интонациями, часто неточен. Похожая проблема у Леонида Зимненко (Пимен), чей красивый и свободный голос плавал мимо нот. На роль Марины Мнишек пригласили звучную и красивую солистку Мариинского театра Марианну Тарасову, небольшую партию дьяка Щелкалова спел баритон из той же труппы Юрий Лаптев — к этим профессионалам претензий нет. Как и к артистам Большого, спевшим Рангони (Петр Мигунов), Ксению (Анна Аглатова) и мамку (Евгения Сегенюк). Но вот ответственная и неудобно написанная партия Самозванца вышла у темпераментного Романа Муравицкого слишком натужно. А исполнитель партии царя Бориса — первый из молодых басов Большого Михаил Казаков с рисунком справлялся, но в голосе не хватало истинно басовой краски. Формально-пустоватый, хотя и четкий исполнитель заглавной роли, над которой витают тени Шаляпина и Пирогова, — одна из тех проблем, с которыми столкнулся Александр Сокуров. Другая — его собственная добровольная склоненность перед великими оперными традициями. Мэтр с европейским именем выстроил мизансцены, которые были бы по плечу любому оперному режиссеру, кто работает в условно традиционной манере, приправляя ее несмелой толикой авторства. В случае Сокурова оно выразилось в неуместной суете, которую разводят на втором плане статисты — монахи, сенные девушки, воспитатели царевича. А кривляние неизвестно откуда взявшегося деревенского дурачка («селезня»?) хоронит тонкий комизм, с которым прописана Мусоргским сцена в корчме. Центральная для постановщика идея отношений Бориса с сыном (очаровательный, но тихоголосый Святослав Гончаров), впрочем, проведена последовательно: мальчик, засыпая, выслушивает монолог «Достиг я высшей власти», оказывает отцу физический отпор, не желая удаляться со сцены (жаль, что это требует лишней паузы в оркестре), а в конце умирающий Борис силой заталкивает сына на трон. Не скажешь, что в этом нет смыслового решения, и все же внешнее действие лишь отвлекает от внутреннего: по сути, Борис у Сокурова умирает так же, как все Борисы до него. К числу удач режиссера можно отнести народные хоровые сцены, торжественную коронацию и — самое главное — общую концепцию, выработанную вместе со сценографом Юрием Купером, автором костюмов Павлом Каплевичем, художником по свету Дамиром Исмагиловым и целой командой отраслевых специалистов — в том числе, например, по колокольному звону. Им удалось создать технологическую среду, в которой сплавлены твердые и мягкие декорации, компьютерные проекции, многослойные задники и световые занавесы. Опера не выглядит концептуальной конструкцией: картинка меняется быстро и эффектно, келья на глазах превращается в корчму, польские сады — в московскую площадь. В этих картинках больше декоративной красоты, которая не проникнута глубокой осмысленностью — как проникнута ею операторская работа в лучших сокуровских фильмах. Но после нового «Бориса Годунова» в Большом другим постановщикам будет труднее апеллировать к концептуальной условности. Новая зрелищность возможна, опыт Сокурова и коллег это доказывает. Она еще не обрела нового смысла, это промежуточный этап — как эпоха царя Бориса. |