 Музыкальная критикаХод лебедемБалет Чайковского стал монологом ЛопаткинойВедомости / Пятница 04 мая 2007 Благодаря Пасхальному фестивалю в Москву на неделю переместился балет Мариинского театра — спектакли идут на сцене Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Открыли гастроли Ульяной Лопаткиной. Разумеется, в «Лебедином озере».Придумать более банальный старт гастролей Мариинки было невозможно. Лопаткина не выходила в «Лебедином озере» только в Антарктиде. Для любого, видевшего ее в этом балете, вероятно, кажется, что станцевать лучше, тем более станцевать иначе — во всяком случае, сегодня — невозможно: настолько отточено каждое pas, вымерен каждый вздох, продуман каждый жест. Еще дебютируя в спектакле (это было больше 10 лет назад), Лопаткина поразила тем, что это была не просто проба сил, не собрание робких идей. Тогда она не всегда твердо держалась на ногах, но ее «Лебединое озеро» уже читалось балетом о душе, ищущей себя в мире и не находящей в нем приюта. Лопаткина исполняет этот спектакль так много и так долго, что про ее Одетту-Одиллию все заранее известно: как, двигаясь будто в рапиде, она появится на сцене, как, впервые увидев Зигфрида, заглянет ему в глаза и отстранится, заслонившись приподнятым крылом-плечом. А потом, на балу, без всякого вызова бросит не выдержавшему испытания принцу в лицо букет роз. Балерина, к которой неприменимо понятие спонтанности, ничего кардинально в своем «Лебедином озере» не меняет. Но оно само с каждым годом меняется вместе с ней. Внешне когда-то напоминавший нежную акварель, ее танец превратился в строгую графику, рисунок углем, не допускающий ни малейшего случайного штриха. Каждый раз балерине удается заставить нас заново ощутить гладь озера, из которого она выходит навстречу Зигфриду, и зыбкость воздуха, трепет рук, освобождающихся от лебединых крыльев, и призрачность отраженных в воде арабесков. Но Лопаткина почти полностью избавилась от бытовых «лебединых» повадок вроде стряхивания капель воды или пугливого движения головы, добившись невероятной мягкости и плавности движений. Их кантиленность поражает не только в адажио, где балерина выигрывает соперничество у солирующей скрипки, но даже в сольных вариации и коде. В юности ее «белый» акт был гимном одиночеству, которое казалось величественным и прекрасным, потому что впереди — неизбежное избавление от него. Сегодня Одетта Лопаткиной с первого появления полна даже не скорби об утраченных иллюзиях, а горечи от недостижимости гармонии. И «черный» акт для нее теперь вовсе не испытание принца — она ведь уже знает про финал с первого взгляда, — а желание прожить то же одиночество на ярком свете. Цветы, разлетающиеся в па-де-де, — насмешка не над Зигфридом, но над своей обреченной попыткой. Именно здесь и становится понятно, почему идеальным партнером в этом балете для Лопаткиной стал не Игорь Зеленский, дуэт с которым долго представлялся идеальным, но без сопротивления уходящий в тень Данила Корсунцев. Ни ее Одетте, ни ее Одиллии не нужна поддержка — ни физическая, ни душевная. Она давно уже вглядывается не в него и даже не сквозь него, а мимо него — в саму себя. Даже па-де-де она исполняет как монолог, в котором нет партнера — только плечо, палец для исполнения поддержки. Вслед за принцем в тень балерины, отдавая дань ее лидерству, уходит и вся труппа вместе с оркестром: когда на сцене происходит крушение целой жизни, чьи-то победоносные антраша и ликующие жетэ теряют энергию. В своем тотальном одиночестве Одетта и Лопаткина черпают силы в себе. Открывая в себе бездонность и надежду на спасение. |