 Музыкальная критикаМуляж ЯкобсонаНа международном балетном фестивале Grand pas, который проходит на сцене театра «Новая опера», состоялся мемориальный вечер Леонида Якобсона, посвященный грядущему столетию хореографа. После почти 10-летнего перерыва Москва увидела его ле...Ведомости / Понедельник 16 сентября 2002 На международном балетном фестивале Grand pas, который проходит на сцене театра «Новая опера», состоялся мемориальный вечер Леонида Якобсона, посвященный грядущему столетию хореографа. После почти 10-летнего перерыва Москва увидела его легендарные спектакли: цикл «Роден», одноактный балет «Свадебный кортеж» и сюиту из «Спартака». VIP-публика, признающая балет только в «Лебедином озере», «Жизели» и «Щелкунчике», ловко пренебрегла этим вечером, хотя организаторы Grand pas в составлении программы фестиваля ориентировались именно на ее вкусы. В балетном мире Якобсон — символ искусства интеллектуального, рафинированного, рассчитанного на ценителей, а сам хореограф — мученик и жертва режима. Судьба питерца Леонида Якобсона очень похожа на жизнь его старшего современника и коллеги москвича Касьяна Голейзовского, когда-то тоже почти забытого, а ныне возвращенного в пантеон балетных богов. Они оба — выходцы из 20-х гг.: тогда, на излете краткого мига свободы самовыражения, который был спровоцирован революцией, на бесчисленных малопригодных для классических танцев эстрадах кинотеатров и летних парков заявили о себе несколько молодых одаренных хореографов. Впрочем, свобода оказалась призрачной, многие коллеги-ровесники отсеялись по дороге: уехал за границу Георгий Баланчивадзе, чтобы превратиться в Джорджа Баланчина, стал автором кондовых трудов по теории драмбалета Ростислав Захаров, оказался создателем официального шедевра («Ромео и Джульетты») Леонид Лавровский. Якобсон с Голейзовским взяли на себя роль генераторов идей. Оба искали генетические связи балета со смежными искусствами, преимущественно живописью и скульптурой. С юности хранили увлечение свободной пластикой, очень популярное в 20-х, но быстро выкорчеванное из-за идеологической неблагонадежности. За это их обвиняли в формализме и эротизме, а спектакли не допускали на академические сцены — Голейзовский поднимал балет в Средней Азии, Якобсон между постановками для учеников Ленинградского хореографического училища создал национальный татарский балет «Шурале». В 50-х оба все-таки вернулись в главные театры. Якобсон 20 лет был штатным балетмейстером ленинградского Театра оперы и балета им. Кирова, поставил там «Клопа», «Двенадцать» по Блоку, «Страну чудес», «Спартака» и бесчисленное количество номеров, часть из которых вошла в вечер «Хореографические миниатюры». У него танцевали Дудинская и Сергеев, Колпакова и Моисеева, Макарова и Барышников. Когда же хореографа вновь начали выкорчевывать из родного театра, организовал собственный ансамбль. Последний и привез в Москву восстановленные спектакли Якобсона. Государственный академический театр балета «Хореографические миниатюры» унаследовал от своего создателя несчастливую судьбу. После смерти Якобсона коллектив несколько лет держался на плаву: сохранял наследие мастера, был базой для самых ярких хореографов 70-х. Со временем новый руководитель «Хореографических миниатюр» Аскольд Макаров решил, что легче тиражировать Петипа на экспорт, тем более что за время бесконечных гастрольных «чесов» профессиональный уровень труппы снизился настолько, что вдова Якобсона — наследница авторских прав — запретила театру исполнение большинства его спектаклей. Новый руководитель «Хореографических миниатюр» Юрий Петухов делает ставку на Якобсона. И относится к нему, как предшественник — к «Лебединому озеру». Струящаяся кантилена цикла по мотивам роденовских скульптур подменена гимнастикой. Балерины, забыв о «Вечных веснах», «Поцелуях», «Эсктазах» и «Вечных идолах», беспомощно виснут на неловких партнерах, лихорадочно нащупывая ногами спасительный пол. Изломанность «Свадебного кортежа», навеянного молодым Шагалом, — наиболее благополучной части программы — оборачивается простодушными притопами. Хуже всего обстоит дело с живописной избыточностью «Спартака». Вместо масштабной бытописательной фрески в стиле Брюллова — пафос борьбы с техническими рекордами, вместо смачно соблазнительной куртизанки Эгины — прыгающая огневушка-поскакушка, вместо монументальности Спартака — крупногабаритность холодильника «Стинол». Корявые тела, привыкшие к жестким каркасам классики, не знают, что такое пластика. Вместо шедевров в Москву приволокли муляжи. Якобсону не повезло в очередной раз. Но еще больше — московским зрителям, оторвавшимся от прогресса уже на полвека. |