 Музыкальная критикаЧайковский оптомВ воскресенье на сцене Большого театра завершились гастроли Мариинского театра в Москве. В этом году Валерий Гергиев предпочел сборной солянке из отдельных концертных номеров несколько сцен из опер и балетов Чайковского....Ведомости / Вторник 20 ноября 2001 В воскресенье на сцене Большого театра завершились гастроли Мариинского театра в Москве. В этом году Валерий Гергиев предпочел сборной солянке из отдельных концертных номеров несколько сцен из опер и балетов Чайковского. Первое, что было заметно невооруженным глазом, — это отсутствие того одухотворяющего подъема у зрителей, который имел место в январе, когда сам приезд мариинцев был воспринят как долгожданный подарок Деда Мороза. Дело не в том, что мариинские артисты пели и танцевали плохо, — такого по определению быть не может. Просто жанр гала-концерта вынужден мирить тех, кто в обычной жизни друг другу волк — меломана и балетомана. Трудно представить, что поклонники балета будут с восторгом внимать занудному второму действию из «Мазепы», а те, кто пришел послушать бессмертное ариозо Германна из «Пиковой дамы», — рассматривать кордебалет. Кроме того, к хорошему качеству, которое демонстрирует Мариинка, быстро привыкаешь — и начинаешь требовать откровений. Которых не было. Оперную часть гала-концерта, состоявшую из вышеозначенного «Мазепы» и последней картины из «Пиковой дамы», озвучивали почти те же самые певцы, которые за день до этого выступали в «Семене Котко». Сцена в игорном доме проистекала безо всяких декораций, в концертном варианте — не было ни тройки, ни семерки, ни туза, ни, соответственно, той динамики сценического действия, которая придает музыке Чайковского почти хичкоковский саспенс. Из чисто мужской компании в тридцать душ заметно выделился Елецкий — мягкий, лирический баритон Владимир Мороз, которому хватило лишь нескольких фраз, чтобы обратить на себя внимание. Виктор Луцюк (Германн), несомненно, был бы хорош в контексте сценической ситуации, но вне ее казался несколько высокопарным, загубив своею страстью все вокальные кульминации. Гергиев, бушевавший за дирижерским пультом, к финалу неожиданно затих и наградил публику изумительной красоты заключительным хором — мужская группа хористов, до того особо не отличавшаяся, тут превзошла саму себя. Тем более бледным, несмотря на приличную сценографию, выглядело второе действие из «Мазепы». Не лучшая опера Чайковского при достаточно индифферентном отношении Гергиева и солистов превратилась в тягостную обязаловку. Монументальному и драматичному оперному Чайковскому балет противопоставил своего Чайковского — романтичного, нежного и праздничного. Таким своего любимого композитора видел Джордж Баланчин, спектакли которого последние пять лет активно внедряет в российское балетное сознание Мариинский театр. Поставив несколько десятков балетов на музыку Чайковского, он искал ее хореографический эквивалент, а не приспосабливал для танца любимые мелодии. В России, увлеченно осваивающей завораживающе красивые узоры Баланчина, об этом нередко забывают. В гала-концерте, завершавшем программу обменных гастролей, Валерий Гергиев этого не позволил. Его исключительно редкое появление за дирижерским пультом на балетных спектаклях вызывает панику в царстве сильфид — он никогда не подстраивается под скоростные возможности человеческого тела. Однако только с появлением Гергиева петербургская «Серенада» обрела сиюминутность, переменчивость и призрачность, которых добивался Баланчин. В спектакле, который был показан в Москве, дирижер нашел идеальную союзницу в Жанне Аюповой, которая заменила в последний момент Светлану Захарову. В «Серенаде» стало очевидно, почему Аюпову обожают на родине Баланчина: миниатюрная, компактная и точная, высшим проявлением индивидуальности она считает полное растворение в идее хореографа. Диане Вишнёвой и Игорю Зеленскому ломать свою индивидуальность тоже не пришлось. В трюковом па-де-де на музыку Чайковского темпы, взвинченные Гергиевым, заставляли Вишнёву стремительно множить четкие туры, чтобы успеть скрыться за кулисами к тому моменту, когда оттуда вылетит Зеленский и застрянет в воздухе, будто не успевая приземляться между взлетами. Именно такой Баланчин наиболее пришелся по вкусу московской публике. |