 Музыкальная критикаНицше запел ДионисомТри стадии становления творческой личности, прошедшей через муки и смерть по спирали, отразил Вольфганг Рим в своей новой опере «Дионис» Ведомости / Пятница 20 августа 2010 Этим летом немецкий композитор Вольфганг Рим стал главным героем Зальцбургского фестиваля. С ним проводили встречи, дискуссии и семинары, его портреты красовались на первых страницах зальцбургской фестивальной газеты и даже на Фестивальной улице. Причем Рим становится композитором-резидентом фестиваля не в первый раз: его уже приглашали в этом качестве в Зальцбург в 2000 г. На нынешнем фестивале, посвященном мифам, античным и современным, центральным событием стала мировая премьера оперы Рима «Дионис», либретто которой автор скомпоновал из фрагментов «Дионисийских дифирамбов» Фридриха Ницше. Сам Ницше, выведенный в опере под литерой N (Nemo, никто), стал главным персонажем оперы — амбивалентным, ускользающим, мутирующим то в сторону мифа, то в сторону актуального мира. Типичный интеллигент, рефлексирующий субъект, сумрачная личность в черном, в чертах которой выражено отчетливое портретное сходство с самим Ницше, он мучим немотой, раздираем противоречивыми желаниями и проходит трагический путь сквозь страдания, попытки восхождения к вершинам духа и горькие падения в пучины порока — покуда светлый Аполлон (Матиас Клинк) не сдерет с него кожу, явив миру его естество. Так происходит рождение поэта: окровавленный N (Йоханнес Мартин Кренцле) становится аполлонической формой, с помощью которой бог проявляет себя. Хотя замысел «Диониса» вызревал у Рима добрый десяток лет, завершил он опус к нынешнему фестивалю. Довести оперу до сценического воплощения выпало дирижеру Инго Метцмахеру и известному режиссеру Пьеру Оди, руководителю Амстердамской оперы. Третьим — и очень важным — членом постановочной команды стал берлинский художник Йонатан Меесе, хулиган и эпатажник, славный своими крайне нетривиальными художественными акциями. В условном сценическом пространстве оперы, более напоминающей эстетический трактат, нежели обращенное к чувствам музыкальное повествование, его абстрактные визуальные образы создавали адекватный музыке Рима художественный сверхсюжет, который образовали красиво скомпонованные геометрические формы и плоскости — треугольники, шары, пирамиды, кубы. Картинка получилась выразительной, передающей базисные понятия глубины, высоты, горизонталей и вертикалей. И это честно работало на общую идею. Рим сопряг в нелинейном сюжете три стадии мифа о Дионисе — его восхождение к высотам, низвержение в бездны демонического хаоса, смерть и возрождение. И наложил на представления самого Ницше: согласно им, плоскость символизирует естество и косность дикой природы. Вертикаль — восхождение к высотам духа и самопознание, причем движение идет по спирали. Музыка оперы полна ссылок на базисные коды и пароли европейской культуры; то и дело мелькают опознавательные знаки вагнеровских опер. Устрашающие накаты оркестра в самом начале (в яме — Deutsches Symphonie-Orchester Berlin) ни дать ни взять сцена с Зигфридом у пещеры Фафнера. Смех нимф напоминает смех рейнских русалок. N удирает от Ариадны, энергично работая веслами, словно Зигфрид, пустившийся в путешествие по Рейну. Скала навевает воспоминания о скале Брунгильды, а ансамбль «ночных бабочек» в вертепе по абрису мелодических линий явно копирует ансамбль дев-цветов в садах Клингзора из «Парсифаля». Между тем скрежещущие диссонансы отсылают нас к гипотетическому «варварскому» звуковому миру античности, но парадоксальным образом уживаются с запредельно виртуозными руладами пронзительного сопрано Мойки Эрдман — Ариадны, похожими на средневековые юбиляции. Словом, Рим постарался создать для Зальцбурга некий субстрат европейской оперы, кентаврически соединив знаковые фигуры Ницше и Вагнера (Зигфрида) и возведя генезис оперы как жанра и как культурной модели к античным дионисийским вакханалиям, от которых, как известно, пошла трагедия. Рожденная, согласно девизу фестиваля, из духа музыки. |