Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Пятница 29 апреля 1994

Оба гостя играли на заре своей карьеры в том самом злосчастном Вашингтонском национальном симфоническом оркестре, на спасение которого в середине 70-х годов был брошен Мстислав Ростропович. Сара Уоткинс -- на гобое, Терри Плюмери -- на контрабасе. Позже Сара Уоткинс стала очень известной гобоисткой-солисткой, игравшей с лучшими дирижерами и в лучших составах мира. Она была и у нас, блистала на одном из фестивалей "Декабрьские вечера".

Терри Плюмери также имеет насыщенную событиями музыкальную биографию: он учился у Антала Дорати и Леонарда Бернстайна, дирижировал, играл как джазовый музыкант в биг-бэндах Кэннонбола Эддерли, Херби Хенкока, Куинси Джонса и других. Затем стал профессиональным кинокомпозитором.

С произведениями Терри Плюмери московский оркестр, очень неравноценный по составу, справился вполне прилично. Да и музыка, что называется, слушалась. В ней были все узнаваемые черты гордой, спокойной, чуть вяловатой американской симфонической традиции, воды которой текут и через музыку голливудского кинематографа. Развитая культура групп духовых инструментов -- основная гордость американского оркестрового письма. Стабильный стиль, свысока глядящий на беспокойство окружающей музыкальной действительности. Определить дату сочинения -- безнадежное дело. Почему-то музыка Плюмери не вдохновила только Сару Уоткинс, которая на сей раз выглядела очень бледно, солируя в фантазии "Анемон". Оркестровая поэма "Гордость Балтимора", посвященная команде одноименного затонувшего торгового судна, прозвучала с большим энтузиазмом.

Во втором отделении была исполнена Шестая симфония Чайковского. Чувствовалось, что все репетиционное время ушло на балтиморскую марину. Дирижер, видимо, понадеялся на то, что оркестр должен и без него знать симфонию назубок. Но слаженности удавалось достичь лишь там, где метрическая ткань регулярна и однозначна. В более сложных (и самых главных) эпизодах исполнение ползло, спотыкалось, засыпало на ходу. А по количеству ошибок и маэстро, и музыканты постарались превзойти друг друга.

С другой партитурой это было бы вполне заурядной ситуацией. Только Шестую симфонию Чайковскую не испортишь никаким исполнением -- испортишь лишь собственную репутацию. Возможно, это самое откровенное и волнующее произведение русской музыки, в котором горе и радость выражены с такой безоглядной полнотой и стоят так близко друг к другу, как это бывает только в детском восприятии. До Чайковского музыка вообще не ведала такого размаха чувств. А после него их стало принято скрывать, или, по крайней мере, облекать в форму философских, культурных или структурных иносказаний. Мудрый Римский-Корсаков вспоминал, что после первого исполнения симфонии он, под глубоким впечатлением от услышанного, подошел к Чайковскому и спросил, есть ли у симфонии какая-либо программа. Чайковский ответил совершенно по-детски, что программа есть, но обнародовать ее он не желает. А через несколько дней он умер. Это было его последнее произведение -- исповедь, прощание, плач. Всю жизнь Чайковский трудился как последний сапожник, зарабатывал хорошие деньги, имел признание, а затем и славу. И всю жизнь не находил себе места, мучился и страдал, в душе оставаясь тем мальчиком, которого родная мама оставила одного в чужом городе учиться и не знала, что он заболел страшной корью от одиночества и отчаяния. К такому переживанию, как Шестая симфония Чайковского, слушателю (не говоря об исполнителях) надо специально готовиться. Это не Первый концерт и не "Думка", которые можно исполнять пятьсот тысяч раз.

И вот приезжает какой-то бедолага и запросто, заодно с тем, чтобы в очередной раз записать свою музыку на дешевой московской студии с дешевым московским оркестром, упражняется перед провинциальной аудиторией в чтении с листа. Что же, так и надо -- все равно ни Хенкок, ни Куинси Джонс, ни коллеги в Лос-Анджелесе никогда об этом не узнают. А слушатели в Москве под звуки Шестой симфонии задирают ноги на стулья -- благо свободного места в зале предостаточно.

Недавно Терри Плюмери получил за свою музыку к фильму "Один неверный шаг", который -- цитирую пресс-релиз -- "был очень доброжелательно встречен американской кинокритикой", престижную премию Spirit (есть такая). Чайковский -- тоже один из самых любимых композиторов Голливуда. Разве можно забыть Адажио из Пятой симфонии в фильме "Полночный поцелуй", превосходно аранжированное в стиле мюзиклов и пропетое восхитительным, незабываемым Марио Ланца! И в Шестой симфонии можно было бы отыскать подходящие для фабрики грез места...