Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Суббота 14 сентября 1996

-- Я не согласен. Хорошо, положим даже, что Шостакович сам исправлял слова. Теперь поймите: если он исправил, скажем, эту самую реплику, которую мы вставили -- "Зиновий-то Борисович... жену... не смог", -- то музыка уже была написана. Потом можно любые слова менять, но для меня это не аутентично: утрачивается первоначальный импульс ее создания. Почему Дмитрий Дмитриевич это сделал? Может быть, он застеснялся. А может быть -- он был такой человек -- ему кто-то что-то сказал. Ко мне подходили люди: "Вы будете играть этот антракт -- так сказать, сексуальный?" Я: "Конечно!" -- "Не слишком ли это..?" Такие чистюли и дураки.

-- Для Шостаковича она не была преступницей. Для него она была женщиной, красивой женщиной. Учтите, у Шостаковича вообще, а в ту пору особенно, был такой неуемный темперамент! Он был таким любвеобильным! Когда мужчина скромен и стесняется проявить свое обожание женщин, его темперамент выливается в творчество. Темперамент Шостаковича весь в звуках. Он не мог сделать Катерину просто преступницей. Он мне как-то сказал: "Вот если бы вы знали, что Шопен убил кого-нибудь, вы бы стали слушать его музыку?" Я растерялся. Вопрос был явно про то, что нельзя слушать музыку убийцы, все становится фальшивым. Он прекрасно знал, что Катерина задушила ребенка, -- и убрал этот эпизод из либретто. Считал, что в противном случае он ее не спасет. А теперь, когда Катерина идет на каторгу ради своей любви, она достойна жалости и сострадания. И в музыке -- какие невероятные красоты связаны с ее партией!

Такого человека, как Дмитрий Дмитриевич, "разложить по полочкам" нельзя. Он был полифонической души человек. Я иногда не мог понять, говорит ли он правду или сам себе противоречит ради самозащиты. Сложная и скрытная натура. И личная жизнь у него тоже очень сложно складывалась. И после творческого взрыва 20-30-х годов, после Первой симфонии, после "Леди Макбет", когда ему обломали крылья... Знаете, я видел, как Прокофьев реагировал на эти постановления. Как он стеснялся выходить на улицу, боялся, что на него будут пальцами указывать: вон идет этот формалист, этот негодяй, который завел нашу музыку в дебри.

-- Я работал с очень многими композиторами. И с оперными тоже. Со Шнитке, с Бриттеном, с Прокофьевым. Я столько играл только что написанную музыку! Знаю процесс творчества композиторов. Они при мне вносили свои изменения. Но видите ли, в чем дело: я очень хорошо чувствую, когда изменения вносятся потому, что композитор мучается, не удовлетворен каким-то куском -- самолично! Это -- его стремление к совершенству. Но в опере, и в России, а особенно в Советском Союзе, очень многое зависит от того, кто присоветует, что присоветуют.

-- Вот в этом вся штука. Положим, Самосуд -- с большой фантазией был дирижер, гениальный! Я его любил так, что о нем книгу мог бы писать. Но у него всегда бывали какие-то идеи. Музыкальные. Вот пример: Седьмая симфония Прокофьева. Она заканчивается сказочными звучаниями: с челестой, колокольчиками. И вдруг Прокофьев мне говорит: "Слава, знаете, мне Самуил Абрамович Самосуд сказал, что эта симфония будет выдвигаться на премию. Но он хочет другой конец". -- "Как другой конец, зачем?" -- "Нет, нет, не буду делать". И вдруг сделал! Другой -- быстрый. Я говорю: "Зачем вы это сделали?" А он посмотрел на меня так даже воинственно: "Вы знаете, что существуют сталинские премии разных степеней? Мне Самосуд сказал, что если у меня будет такой тихий финал, какой был, то я получу премию второй степени, то есть на 50 тысяч меньше". И тут же добавил: "Вы будете жить дольше меня, Слава, я вам поручаю: отстаивайте тот финал, который я сочинил вначале". А сейчас многие исполняют симфонию с быстрым финалом, потому что так аплодисментов, безусловно, больше. Влияние окружающих сразу заметно.

Отчего мог снять какие-то слова сам Дмитрий Дмитриевич? Это сейчас мы видим любые сексуальные сцены, сейчас это обожают. Во французском фильме "Борис Годунов", где использована моя запись оперы, половой акт на половом акте. А в те годы, когда люди сознавали, что именно рисует оркестр в этой третьей сцене у Шостаковича, я представляю себе их ужас. У них же не было журнала "Пентхауз". И наверняка Шостаковичу могли советовать: "Ну сократи, ну что это за вульгарщина". Поэтому в опере, романсе, в вещах, связанных со словом, я лично считаю правильным первоначальный вариант.

-- Эта история начинается в конце 70-х. Я уже был persona non grata. Меня лишили гражданства 15 марта 1978 года, а через несколько дней я должен был начать запись этой оперы в Лондоне. Мне безумно хотелось ее записать -- я считал это смыслом своей жизни. И я попросил Ирину Антоновну Шостакович прислать фотокопию партитуры. Очевидно, оригинал находится в доме Дмитрия Дмитриевича. Партитуру со своими пометками я отдал издательству Сикорского. Вместо нее мне вернули печатный экземпляр, мне пришлось снова просить фотокопию, с ней я постоянно сверяюсь. Это, вероятно, партитура театра Станиславского.

-- Из экземпляра, который находится в архиве в музее Глинки. Его мне показал Манашир Якубов.

-- Нет, скорее корректуры, ретушь. Принципиальная разница есть только между "Леди Макбет" и "Катериной Измайловой".

-- Тогда я хотел добиться от Дмитрия Дмитриевича ясного ответа, что же должно быть с этой оперой. А про вставленные "куски-шедевры" сегодня я скажу, что они могут даже испортить оперу, сместить акценты. Если кому-то нравится "Катерина Измайлова", эта опера имеет право на постановку, на прослушивание, на запись, на что угодно. Но для меня абсолютно ясно, что Шостакович создал ее не потому, что ему захотелось исправить свое сочинение. Я слишком хорошо знаю, как он боялся, что ему перестанут заказывать сочинения и платить за них, и тогда его семья останется без средств к существованию. Смертельно боялся. Но компилятивный вариант, сделанный не им, -- это издевательство. На это мы не имеем никакого права.

-- Я видел только постановку первого, которую очень хвалили, но мне она не понравилась.

-- Концертное исполнение не может быть идеалом для слушателей, если только это не гурманы. Люди хотят видеть действие, костюмы, декорации. Однако такой гениальный режиссер, как Покровский, -- редчайший случай. А у меня были встречи и с такими режиссерами, которые все портили. И вообще я должен сказать следующее. Во-первых, я считаю отказ Большого театра ставить эту оперу в юбилейный год преступлением перед памятью Дмитрия Дмитриевича и перед всеми нами. И я решил, что хотя бы в концертном исполнении нужно отдать дань Шостаковичу исполнением его любимого произведения. Второе: если эту оперу услышат приехавшие режиссеры, директора театров, она их, безусловно, заразит. Так что я это рассматриваю еще и как толчок к новым постановкам.

-- Только на записи.

-- Я много раз дирижировал ариями. С Галей. Дирижировал антракты, включая Пассакалию. А оперой только однажды.

-- Я просто не смог собрать энтузиастов, которые бы выучили партии. Ни за что. Ну, Галю я, конечно, уговорил, а с другими было очень трудно.

-- Сейчас-то каждого легко уговорить. А тогда, когда Шостакович, что называется, жил рядом, не хотели тратить время: чего это я буду учить, а кто мне заплатит? Были, наверное, и другие соображения: идеологические, например. Кроме того, не будем называть имена, но даже величайшие артисты не понимали эту музыку.

-- Между нами никогда не было никаких сомнений. Он ни на секунду не усомнился во мне и в моем отношении к нему.

-- Да. И еще: возможно, если бы я только сочинял, и не было бы такого отношения ко мне. Но поскольку я играл -- а ему нравилось, как я играл -- он выделял меня из ряда своих учеников.

-- Весной мы договорились с Мравинским, что сезон будет открываться этим концертом. А летом я приехал в Ленинград и зашел в филармонию. Увидел абонементную книжечку на столе у секретарши, раскрыл ее, будучи уверен, что найду там свой концерт. И вдруг -- нету! Я просто обалдел. И тогда я стал бить тревогу. В дирекции филармонии мне объяснили, что Мравинский не успевает выучить партитуру. Это происходило на фоне того, что их с Дмитрием Дмитриевичем отношения испортились после известной истории с Тринадцатой, премьерой которой Мравинский не дирижировал.

-- Все сам. Он мне принес готовый план фестиваля.

-- На волне нового интереса. Он был всегда очень популярен в Англии, которая по градусу любви к Шостаковичу самая первая в мире. Вторая -- Германия. Но новая волна интереса к нему вот в чем заключается. Прежде люди, которых я звал на концерты, -- я имею в виду простых людей -- после концерта спрашивали: а когда вы Дворжака будете играть? Сейчас такого вопроса уже не задают. Сейчас к Шостаковичу пришла масса слушателей, новые и новые слои людей. Я дирижировал Пятой симфонией Шостаковича три месяца назад в Лондоне на концерте, посвященном 50-летию русской службы Би-би-си, и просто не помню такого успеха. На концерте Proms два года назад я дирижировал Одиннадцатой симфонией -- молодежь с ума сошла: они так топали ногами! Нечеловеческий успех!

P.S. Мстислав Ростропович появляется перед своей аудиторией в разных лицах. Сегодня он предстает перед нею как человек, которому общение с Шостаковичем в течение трех десятков лет дает право на собственное свидетельство о композиторе. Но он этим правом отнюдь не злоупотребляет. Его слова могут быть оспорены теми, у кого в памяти и жизни был свой Шостакович, но в любом случае взгляды великого музыканта на творчество Шостаковича и его многострадальную оперу обладают безусловной ценностью. Как всегда, Ростропович предстает убежденным и небеспристрастным защитником первой редакции оперы. У противоположной стороны, однако, есть свои аргументы.

Вероятно, в России уже настало время, позволяющее отделить оперу от ее судьбы и спокойно выбирать между "Леди Макбет" и "Катериной Измайловой" по художественным критериям. "Леди Макбет" интересна и без своей трагической славы репрессированной узницы режима, но и "Катерина Измайлова" несет печать прикосновения мастера -- они вполне могут сосуществовать без ревности. Для Ростроповича, однако, сомнений нет: опера единственна в своем оригинальном воплощении. Событие, которое сейчас переживают петербургские слушатели и которое через два месяца предстоит москвичам, трудно переоценить. Им предстоит получить "Леди Макбет" с максимально возможным на данный момент приближением к оригиналу из рук одного из самых преданных ее рыцарей.