Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Вторник 31 октября 1995

Концерт задумывался еще при жизни композитора. Витольд Лютославский приезжал в Россию дважды -- в 1978 и 1981 годах, его встречали переполненные залы. Если Пендерецкий был самым неотразимым, то Лютославский -- самым авторитетным польским композитором. Так было и в самой Польше. И если Пендерецкий, ставший сейчас любимой мишенью рецензентов, пожинает горькие плоды прежних успехов, то Лютославский и по сей день остается у себя на родине чем-то вроде национальной святыни. Казалось бы, в его творчестве нет никаких прямых мотивов, связанных с общественной проблематикой, как нет и звуковых воплощений непреложного для большинства поляков духа католицизма. Лютославский настаивал на том, что является чистым музыкантом -- и все же в его строгих и хмурых, отлаженных до малейшего винтика и застегнутых на все пуговицы симфонических построениях видели драмы. Про Третью симфонию (1983) американский критик написал, что такую музыку мог создать только поляк и только в данный момент. Автор пожимал плечами и предпочитал говорить о материале и формообразовании.

Витольда Лютославского можно определить как художника классического типа мышления, пользовавшегося авангардным языком. Правильнее было бы назвать его художником золотой середины. Лютославский не принимал ни склонности авангарда к тотальной хроматике, ни "новой простоты". Его техника использует случайность, но случайность подконтрольную; свобода внутри секций компенсируется четким планом целого. Многое дает почувствовать сам термин, введенный композитором в музыкально-технический лексикон XX века -- "ограниченная и контролируемая алеаторика". Лютославский умел работать на пересечениях тенденций, ни с одной не отождествляясь. Точно так же он выбрал свое место между скептицизмом и христианской этикой, точно так же одинаково отдалял себя как от официозности, так и от "перманентной мини-революции" польского музыкального авангарда.

Мирового признания музыка Лютославского достигла, когда ее автору было уже почти пятьдесят лет. На наш взгляд, своих высших достижений он добился в начале 60-х годов -- в таких сочинениях, как "Венецианские игры", "Три поэмы Анри Мишо", Струнный квартет, Вторая симфония, Книга для оркестра. Этих опусов в концерте не было, хотя вряд ли они известны в России намного лучше, чем позднее творчество.

Некоторое представление о технике "ограниченной и контролируемой алеаторики" могло дать сочинение Chain 3 (1986), чему, правда, помешало, отсутствие привычки к такого рода музыке у оркестра. Как образец раннего стиля прозвучали "Вариации на тему Паганини" (1941) для фортепиано с оркестром -- версия двухрояльного шлягера, написанного в то время, когда Лютославский и его коллега (позже английский композитор сэр Анджей Пануфник) подрабатывали игрой в кафе в оккупированной Варшаве. Молодому Денису Мацуеву вполне хватило виртуозности (в меньшей степени -- опыта игры с оркестром), чтобы справиться с этим экзерсисом, не слишком простым и очевидным даже для серьезной программы. Виктор Ямпольский сыграл сложный, хотя и не иезуитски, Фортепианный концерт (1988), обнаружив прекрасное туше и некоторые проблемы в области крупной техники. Это был лучший номер программы, от которого повеяло вторым дыханием опытного мэтра, -- и сам Лютославский считал этот концерт, написанный в забытых правилах романтического жанра, одной из главных удач.

Как дань памяти композитору прозвучало его последнее произведение -- Четвертая симфония (1993). Наталия Гутман вновь, как и во время триумфа 1978 года, исполнила открыто драматичный Виолончельный концерт -- разница была не столько в приеме, сколько в количестве публики: в 1995 году зал Чайковского оказался заполнен лишь наполовину. Очевидно, позиция золотой середины немало значила тогда, пока крайности имели в культуре определяющее значение. Время лучших сочинений Лютославского, наверное, не ушло и сегодня. Вместе с тем, будучи представлен в жанре монографии, композитор неизбежно превращается в историческую фигуру. Эта участь постигает многих, но далеко не всем довелось оставить в памяти потомков столь цельный образ личности, несомненными чертами которой являются ясность позиций, художественный перфекционизм и принципиальность, обаяние и благородство.