Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Вторник 24 октября 1995

В городской рекламе благотворительный проект не нуждался. Отдельные афиши, встречавшиеся на улицах города, издали можно было перепутать с рекламой "Полароида"; возле Консерватории афиши не было вообще, как бывает в случаях с закрытыми ведомственными концертами. Но меломаны, разумеется, знали все и так: амфитеатры были забиты битком. Партер же, в котором оставались свободные места, принадлежал жертвователям и приглашенным лицам. Покупка места предполагала взнос с кассу фонда величиной от $1 тыс. Известно, что отдельные пожертвования доходили до $50 тыс., но общая сумма взносов пока не подсчитана -- предполагается, что она составит около $500 тыс. или немногим больше. В многомиллиардной смете строительства это лишь капля, поэтому понятно, что замысел Ростроповича преследовал главным образом символические цели. Одна из них не декларировалась, но была достигнута сполна: праздник прошел безо всякого присутствия коммунистических и националистических сил, именем Ростроповича отстраненных от любой причастности к союзу демократической власти, православной церкви и свободного искусства.

За последние пять лет Мстислав Ростропович прибавил к почитателям своего искусства публику, считающую своим долгом пускаться в аплодисменты после каждой части музыкального произведения. За исключением этого обстоятельства, атмосфера в Большом зале ничем не напоминала митинг или патриотическое шоу. После того как митрополитом Ювеналием было зачитано короткое послание от Алексия II (сам Патриарх находился в Швейцарии), вышла неизменная Анна Чехова, и начался обычный концерт. Спешим опровергнуть тех, кто недооценивает симфонический оркестр "Молодая Россия" под управлением Марка Горенштейна, -- "Франческу да Римини" Чайковского оркестр исполнил на совесть, а соло на кларнете Бориса Пурыжинского подало пример редкой культуры игры.

В преддверии концерта Ростропович провел с оркестром две репетиции, в основном посвятив их подготовке виолончельных концертов. И все же занятость в подготовке "Хованщины" сказалась на техническом качестве его исполнения -- Первый концерт Гайдна прошел с большим количеством интонационного брака. Лучше всего Ростроповичу удавалось заметать следы неточностей в первой части, исполненной им с непринужденной легкостью, искренностью и скрытым драматизмом. Уникальный обладатель уходящих традиций, Ростропович словно лично владеет и несколькими великими концертами -- среди них Первый Шостаковича, им вдохновленный, ему посвященный. Так он и был сыгран -- словно сквозь зубы, мимо сегодняшнего слушателя, как документ далеко не идиллического прошлого.

В заключение концерта Ростропович встал за дирижерский пульт, чтобы исполнить торжественную увертюру Чайковского "1812 год". Единственный раз взяв слово, он напомнил публике о том, что это произведение было создано композитором специально для открытия храма Христа Спасителя. Увертюра Чайковского писалась к выставке, посвященной 25-летию царствования Александра II и освящению храма. Сочиняя ее, автор признавался: "Для меня нет ничего антипатичнее, как сочинять ради каких-нибудь торжеств. Ни в юбилее высокопоставленного лица (всегда бывшего мне порядочно антипатичным), ни в храме, который мне вовсе не нравится, нет ничего такого, что бы могло поддать мое вдохновение... Увертюра будет очень громка, шумна, но я писал ее без теплого чувства любви и поэтому художественных достоинств в ней, вероятно, не будет". Чайковский скромничал, увертюра вышла превосходной -- чего стоит хотя бы великолепный в своей примитивной мощи предыкт к заключительному разделу или тема императорского гимна в изложении низких медных! -- как и сотрясшее зал звучание оркестра.

Вопреки ожиданиям концерт в самом возводящемся храме тоже оказался концертом -- при том что завершением стали вручение грамоты от Патриарха, пламенная речь Лужкова и облачение музыканта, как и его супруги, в красивые строительные каски. Симфоническая часть была чуть другой, Шостаковича не играли, Гайдн прозвучал в целом лучше и согласованнее с оркестром. В качестве соло Ростропович замечательно исполнил Сарабанду из Сюиты ре минор Баха. Звуки увертюры "1812 год" сопровождались слайд- и кинопроекцией, посылавшей из глубин алтаря на задник ненавязчивые изображения с храмом, огнем и плывущими облаками. Жалко, если концерт в этом месте останется единственным. Вряд ли православная церковь допустит в стены своего храма практику, принятую во многих церквах Европы -- открытые концерты, где может звучать музыка светская и духовная, даже других конфессий. Но пока в неосвященном и неоформленном состоянии нижний собор храма располагает отличной акустикой и сулит большой простор эксперименту.

Претензии, которые можно предъявить к деятельности Ростроповича с точки зрения строго вкуса, лежат на поверхности. Важнее другое. Рихтеру удавалось, ничем не вторгаясь в сферу общественной деятельности, быть символом высших человеческих ценностей. Ростропович идет иным путем, повинуясь экставертности своего таланта и общей ситуации в мировой культуре, в которой художнику, ограничивающему себя профессиональным кругом дел, все труднее добиться мирового признания. Влюбленный в музыку, он не жертвует ее существом, но, оставаясь последним представителем старой русской исполнительской школы, отдает дань и традиционному русскому логоцентризму, полагающему ценности слова и поступка выше чистого искусства. Вместе с тем он подарил Первую часть концерта Гайдна -- нам, нам, как, наверное, и имени Его. Кто скажет, что этого так уж мало?