Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Вторник 10 января 1995

Концерт в Рахманиновском зале внешне напоминал те сборные программы, которые обычно служат признаком официальных мероприятий -- наподобие фестиваля "Московская осень". Одни исполнители покидали сцену, их сменяли другие. Правда, композитор был один -- Глинка, и мы рады тому, что судьба распорядилась открыть наш музыкальный год именно этим именем. В прошлом году Глинка не раз был героем наших публикаций, и не только потому, что исполнялось 190 лет со дня его рождения. Сами названия статей -- "Глинка -- знамя музыки XXI века", "Музыкальный гений русской реконструкции" -- говорят о том, что нынешний интерес к классику -- впрочем, скорее умозрительный, чем реальный -- свидетельствует о желании найти исторические образцы, способные помочь в деле нелегкого расставания с авангардистскими приоритетами. Конечно, дыхание традиционалистской революции ощутимее в великих операх Глинки, чем в его камерных вещах, но и те, и другие исполняются до возмутительности редко. Поэтому прошедший концерт стал поистине рождественским подарком -- и для мыслителей, взволнованных судьбами музыки, и для ее обычных любителей.

Программу открывал Второй струнный квартет -- раннее сочинение, написанное в европейском классическом духе, однако уже со свойственным Глинке последовательным внедрением русских романсовых интонаций. К тому же в нем не так уж мало композиторских хитростей и приятных обманов слушателя, которые он сам же всегда так ценит -- в Allegro с метром, в Andante -- с тональностью, в Rondo -- с отважными вылазками в область полифонии. Сочинение исполнял опытнейший Квартет имени Шостаковича -- у которого, на первый взгляд, было все в порядке -- и с темпами, и со штрихами. Однако, как это часто бывает, восприятию вредило излишне откровенное зрелище музыкантского труда и довольно однообразный эмоциональный натиск. В результате квартет звучал так, будто был предназначен композитором не радовать ценителей в согретых уютом салонах, а сопровождать порку крепостных в усадьбе. Звучание ансамбля оставалось неизменно большим и полным, хотя некоторой мускулистой подтянутости ему не хватало. Последний аккорд был взят грязно. Это было очень досадно. Хорошо, что это произошло не в Америке.

Гораздо лучшее впечатление произвело Патетическое трио для фортепиано, кларнета и фагота -- один из самых славных камерных опусов Глинки. В нем уже почти нет следов классицизма, зато от начала до конца оно наполнено упоенным цитированием романтических итало-французских оперных стереотипов. Для исполнения этого опуса на сцене встретились ветеран -- пианист Тигран Алиханов, широко известный в том числе и на поприще новой музыки -- и двое молодых исполнителей -- очень интеллигентный, профессиональный и подающий большие надежды кларнетист Александр Мороговский и столь же крепкий фаготист Андрей Снегирев. Что касается Алиханова, то его грация, строгость и бисерная техника были на высоте. Однако молодые были слишком робки и упустили все до одного прекрасные шансы показать себя вдохновенными солистами -- а таких шансов композитор дал им немало. Александр Мороговский, измученный каждодневным исполнением Веберна, старался не обидеть и Глинку, но что он мог поделать, если такие фантастические сольные партии, как в Патетическом трио, требуют артистической самоподачи не меньше, чем у оперного премьера или примадонны? Их нужно сыграть и умереть: однако Мороговский все время помнил, что завтра Веберн снова призовет его к алтарю, и должен был обязательно остаться жив. То же можно сказать и про его коллегу, игравшего на фаготе. Жаль, что нерешительность и скованность овладевают именно молодыми музыкантами. Как это, пугаются они, а вдруг из этого выйдет кич?

Но, помня о предмете разговора и боясь слишком зайти в терминологические территории, ему чуждые, перейдем к романсам. В иных из них, правда, кича еще более в достатке (например, в потрошительных на испанские темы), но на концерте исполнялись другие -- те, которые помнятся главным образом по эталонному исполнению Нины Дорлиак, чьи записи играют злую шутку сравнения уже не с первым поколением исполнительниц романсов Глинки. В этот раз романсы пела Елена Брылева, одна из лучших и ближайших учениц Дорлиак. Приятное сопрано, милая внешность, подкупающие манеры, старательно усвоенные у педагога, -- все это располагает к артистке, заставляя прощать отсутствие богатых данных. Последнее время Брылева выступает много и с разным репертуаром, правда -- не слишком ровно. Бывают и злейшие провалы -- как выступление с Бахом на "Декабрьских вечерах", оставившее горький осадок даже у расположенных слушателей.

Однако на сей раз молодая певица вышла победительницей. Романс "Ах, когда б я прежде знала" прозвучал у нее очень трогательно, а Колыбельная -- даже проникновенно. Хороший концертмейстер (Ирина Кириллова), эффектный туалет и акустика Рахманиновского зала были союзниками певицы, и в лучшие моменты непосредственное впечатление заставляло оставить сравнения с учительницей. Успех был очень заметный, и мы бы услышали на бис, наверное, не одного только "Жаворонка", если бы не подпирала очередь исполнять Большой секстет.

Есть особая прелесть в самом жанре больших камерных ансамблей -- сколько возможностей для солистов, сколько комбинаций, какая взаимная галантность! А если задействован роскошный контрабас, то на его фоне сочинение плывет, как праздничный обед на фоне хорошего аперитива. К тому же Большой секстет сам по себе написан Глинкой бесподобно. Для его исполнения объединились Квартет имени Шостаковича, Тигран Алиханов и вдобавок Рифат Комачков -- царь контрабасистов. Тут пора вернуться к ругани и сказать, что опытом и профессионализмом могут брать многие, а учить и репетировать, по-видимому, никто не хочет. Алиханов был хорош, Комачков прекрасен, но в целом ансамблевое исполнение болталось как на шарнирах. Однако первая часть все равно прошла так лихо, что -- против всяких правил -- вызвала аплодисменты, а по завершении все разошлись, снабженные хорошим настроением и оптимизмом -- будем надеяться, что на весь 1995 год.