 Музыкальная критикаВ консерватории снова сняли пять рядов партераПрошедший месяц в Москве можно назвать двойной кульминацией русского малеровского бума. Ее образовали два исполнения самой трудноподъемной симфонии Малера -- той самой, к которой прилипло название "симфонии тысячи участников". 22 февраля мы описывали, как славно расправился с ней Евгений Светланов. На этой неделе ту же махину поднял Павел Коган. До них двоих Восьмая Малера не звучала в Москве восемь лет. Услышим ли мы ее еще разок на своем веку -- неизвестно. Поэтому неудивительно, что публика оценила исключительность событий. Еще не остыв от Светланова, она наградила супераншлагом и овациями восторга и Когана тоже.КоммерсантЪ / Пятница 28 марта 1997 В отличие от Светланова, чей цикл малеровских симфоний теперь стал достоянием мирового рынка грамзаписи (его выпускает фирма Le Chant du Monde), Павел Коган ограничивается только московской сценой. В отличие от Светланова, он исполняет -- планомерно, уже второй сезон подряд -- не только симфонии, но и вокальные циклы. Но Коган в малеровском деле -- не Светланов. Однако его абонемент пользуется завидной посещаемостью, и в том, что Малер, сложный, длинный и философски перегруженный, стал любим москвичами наравне с Чайковским и Рахманиновым, заслуга Когана ровно такая же, как и Светланова.
В чем Коган безусловно не уступает Светланову -- это в тщательности подготовки: при этом все 12 репетиций Восьмой он провел сам, без дирижера-ассистента. Ему удалось обратить в свою пользу и то, что Светланов шел первым. Наученный ошибкой коллеги, Коган расположил оркестр правильнее: он не просто снял первые пять рядов партера (без этого разместить три с половиной сотни участников было бы невозможно), но и достроил сцену специальным помостом спереди. Не только акустический, но и исполнительский результат оказался выше ожиданий.
Конечно, чтобы удержать в одном кулаке буйное плетение оркестровой и хоровой полифонии, струнные и надрывающуюся медь, не забыть про орган, а хорошо бы и про солистов-певцов, требуется много мастерства. В массах звучаний гимна животворящему Духу угадывалось скорее общее присутствие хора, нежели картина его внутренних дислокаций. Но во второй части, особенно в чарующем хорале (там, где поется про вечно женственное), четыре хора, объединенных вокруг юрловской капеллы, звучали как один -- не забывая предоставлять паузу и таинственному оркестру. Оркестр порадовал чистотой строя, мягкими валторнами, точными и яркими деревяшками, -- а вместе с тем чрезмерно громкими и резкими репликами медных и литавр. Механичность подхода к инструменталистам (Коган словно выкрутил им ручки тембровой яркости до максимума, как на магнитофоне) не могла сработать в применении к солистам-певцам: трое из восьми перекочевали к Когану из светлановского состава и пели еще хуже, чем у Светланова. Приятно звучал лишь молодой тенор Ахмеда Агади, которому еще предстоит набрать мастерства.
Энтузиазм и тонус исполнения у Когана был едва ли не выше, чем у Светланова. Однако настоящего и прирожденного дирижера от добросовестного и старательного отличает качество тутти: в мощном аккорде у Когана не слышно скрипок, как бы истово они не играли. А в оркестровых тонкостях, при безусловном знании рецептов, ему не хватает волшебства прикосновения. Но что самое важное -- если у Светланова везде присутствует ментальная интонация, в которой слышны и Малер, и он сам, то Коган полностью сосредоточен на прямолинейном обслуживании музыкальных красот. Вместе с тем, на Восьмой стало ясно, что для Павла Когана и его оркестра грандиозный малеровский проект стал несомненным продвижением вперед.
Интересно, что с интервалом в Большом зале выступал и Евгений Светланов с программой почти концептуальной -- Девятая Шостаковича и Девятая Брукнера. В надувательски легкомысленном иносказании, придуманном Шостаковичем на окончание войны, угадывался знакомый стиль Светланова -- хитрого столяра. Правда, умения одним экономным жестом наладить характер и одними плечами указать место заключительному аккорду оказалось мало. Лишь в финале Светланов показал, как запросто ему удается взять разбег, чтобы в легкой стремительной коде напомнить о своем умении первоклассно дирижировать балетами. Шостакович прозвучал нецельно, с оркестровыми недоработками: основные усилия были брошены на Брукнера, который подвел Светланова именно коренным отличием от своего младшего современника Малера.
Гипертрофированный, массивный оркестр Брукнера на самом деле геометричен и линеарен. Пунктуальная строгость его архитектуры заковывает своим уставом даже те экспрессивные места, где предельная выразительность штриха задана как конституция. Здесь превыше всего умозрительная чистота, точность, метричность, искусство строить колоннады, -- а этого как раз и не было. Всклокоченного Малера Светланов умел дозировать сам, а с дозировщиком Брукнером вместе не ужился. Великая Девятая напоминала банку с маслом, закрытую так плотно, что остатки жирно полезли наружу.
Что же, неудача с Шостаковичем и особенно Брукнером повелевает нам взять некоторый тайм-аут в восторгах по поводу Светланова. Но, очевидно, и сам маэстро, свалив с плеч малеровский цикл, вступил в межсезонную полосу поиска новой крупной темы. В любом случае, провал мастера и успех дирижера, ходящего в середняках, способны внести в нашу музыкальную жизнь поучительное разнообразие.
|