Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Среда 14 мая 1997

У "них" -- по-другому. Они от века варятся в общемировом котле, не занимаются самоуничижительными сопоставлениями и не ждут очередного мессию. В меру таланта придумывают движения, сочетают их то так, то этак. Исследуют возможности собственного тела и увлеченно плутают в трехмерности пространства.

Пять трупп, выбранных Театром наций из множества подобных для фестиваля "Окно в Нидерланды", оказались неуловимо родственными, упорно ускользающими от ярлыков-формулировок. Не похожими на литературоцентричных французов, вспахивающих нейтральные полосы на границах сопредельных искусств (цирка, кино, живописи). Далекими от социально активных немцев с их брутальным танцтеатром и тяжеловесным освоением пространства. Свободными равно и от политики, и от корректности недавних американских хореопублицистов; равнодушными как к абстракциям Каннингама, так и к максимализму минималистов. Не имеющими традиций и чинного благообразия англичан. Лишенными хореографов-ниспровергателей, реформаторов, первопроходцев. Многонациональными, всеядными, открытыми и отъединенными. Занятыми собой: самоидентификацией, самопознанием, самокопанием (часто -- тем, что в советской художественной самодеятельности гордо назвали бы самовыражением). Или просветительством -- приобщением широких масс к наиболее доступным формам и жанрам современной хореографии.

Труппа "Интроданс", основанная более четверти века назад, как раз этим последним и занимается. Популярный репертуар создают хореографы именитые, серьезные, даже руководящие (Ханс ван Манен, например, возглавляет балетный театр Гааги, Начо Дуато -- балет Национального театра Испании), но в "Интродансе" они превращаются в детей: шалят, зубоскалят, пародируют коллег и самих себя, ставят спектакли ясные, заводные и легкомысленные. Так устрашающий "Псих-убийца" по воле израильского хореографа Даниэла Эзролова превратился в шеренгу спаянных, как сиамские близнецы, веселых солдат на марше, отлично обходящихся одной конечностью на двоих. Так на музыку Респиги выясняют отношения малоопрятная скандальная курица-кокетка и нескладный долговязый петух-лирик (миниатюра "Уччелло"). Так под африканские забойные ритмы взахлеб танцуется что-то дискотечно-вольное и кислотное, для солидности называемое то "Анафазой", то "Азизой". И всем хорошо: доволен зритель, доволен артист, доволен хореограф.

Впрочем, имелось на фестивале и "просветительство" иного рода -- адаптация авторитетных (или попросту модных) философски-культурологических схем хореографическими средствами. Так интерпретирует фрейдистские подростковые проблемы англичанин Пал Селвин Нортон в композиции "Добрые двойники" (может быть, точнее перевести "Дети-двойники"), составляющей вторую часть представления труппы Кристины де Шатель.

Иногда, впрочем ("На месте", труппа "Де Дадерс", постановка Яна Лангедейка), популяризация достаточно корректна, глубока и обладает собственной эстетической значимостью. Три персонажа "На месте" -- три личности, увиденные сквозь посткантианскую традицию. Комната, в которую они по очереди входят, -- это наш мир, где всякий новорожденный обладает поначалу лишь генетическими (априорными) ориентирами и в соответствии с ними должен обустраиваться, если хочет выжить. Потом извне появляются вещи -- вещи-в-себе, приходящие из непознаваемой реальности; персонажам предстоит их ощупать, определить их назначение, расставить поудобней -- словом, превратить в вещи-для-себя. Вот стул -- он нужен для сидения. Вот книга -- ее читают. Вот букет цветов -- им украшают стол или буфет.

Беда, однако, в том, что создание обстановки, удовлетворяющей всех трех персонажей, -- лишь секундная иллюзия. Каждому вдруг хочется переделать все по-своему, и уютный интерьер стремительно становится хаосом, а вслед за тем разваливаются на доски и стены комнаты-мира. На сцене -- руины, пыль, полумрак. Двое деятельно мелькают в прогалах разрушенных стен. Третий скукожился на узком пространстве рядом с маленькой оленьей головой -- странной, но любимой игрушкой. Вряд ли ему подарил ее Дед Мороз. Точнее -- и даже наверняка -- дедушка Юнг.

Кантовская априорная логика потерпела крах в отсутствие кантовского нравственного императива. Он, по Лангедейку, не встроен в современного человека. Или -- у всякого на свой манер -- деформирован, изуродован. Имей люди врожденную мораль (эстетические принципы), мы с вами давно любовались бы звездным небом над нами, лелея нравственный закон внутри нас. А так -- договориться хоть о чем-либо, кроме того, что стул -- это стул, не получается.

Но вернемся к художественной самодеятельности и "самовыражению". Хореографини Кристина де Шатель ("Трио", "Соло V", "Смотри") и Анук ван Дейк ("Мой шут") готовят long drink из любых полуфабрикатов. Благо все под рукой: и техника (безбрежный океан современного танца со всеми его течениями), и философия (тут в ходу изъеденный психоаналитиками Фрейд), и эстетика (авантажнее всех выглядит по-прежнему Дали). Смесь украшается бумажным зонтиком (исповедальной интонацией), насаженным на стерженек исполнительского темперамента (беззаветная самоотдача танцовщиков сродни сектантскому фанатизму). Хуже обстоят дела с режиссурой: периоды монотонной пластической речи не имеют отчетливой структуры и в принципе могут быть оборваны в любой точке. Чего зритель и ждет почти с надеждой, ибо длительность дамских графоманских размышлизмов обратно пропорциональна их внятности. Индивидуальность хореографов еле просвечивает сквозь плотную завесу общих мест. Сии университетские штудии актуальны прежде всего для ближнего круга околобалетных схоластов.

Впрочем, всевозможные национальные премии поддерживают биение новаторской мысли: у "них" ценят сам процесс поиска. Недаром о давно состоявшемся блистательном Иржи Килиане, соруководителе балетной труппы Гааги, говорят с некоторым пренебрежением: "Этот уже в бронзе".