Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

КоммерсантЪ / Пятница 20 июня 1997

Елена Черемных, Мария Бабалова

Потопив месяц назад в бутафорской роскоши вердиевскую "Аиду", Большой "под занавес" обратился к камерной опере Чайковского. Формально нынешний спектакль -- чистая премьера: новая режиссура, новые декорации, новый дирижер-постановщик. Но говорить об "Иоланте" как о премьере даже по аналогии с "новшествами" предыдущих возобновленных спектаклей, допустим, с разархивированной версией "Ивана Сусанина" образца 1945 года -- значит поставить ее в контекст, которого она не заслуживает.

До сих пор "Иоланта" остается едва ли не самой большой загадкой русского оперного театра. Римский-Корсаков как-то бросил о ней раздраженно: "Вся она какая-то неправильная"; Стравинский -- большой поклонник "балетного Чайковского" -- все остальные произведения композитора вообще считал "музыкой для помещиков, горожан и мелкоземельных хозяев". Замороженный внутрисемейный сюжет про слепую дочь короля Рене, излеченную силой любви, намертво отвратил от оперы как авангардистов, так и идеологов-деформаторов, охочих до пассионарных патриотических переделок. Вмешательство последних в годы советской власти свелось к тому, что из нового текста либретто выкинули все упоминания о Творце.

Первое, чем поражает новая "Иоланта" -- своей старообразностью. Режиссерское решение Георгия Ансимова в жанре "сказка для маленьких" удивило сходством с безликими фильмами, книжками, ТЮЗовскими и клубными постановками, где радость узнавания опережает остальные удовольствия. Не принимать же всерьез декларированную в буклете "находку": рай, где растет героиня, на самом деле -- тюрьма. На сцене -- ни рая, ни тюрьмы.

До абсурда бесконфликтная сценическая версия абсолютно разошлась со всем, что известно о партитуре Чайковского. Вряд ли дебютировавший в качестве дирижера-постановщика Павел Сорокин не знал об этом -- предыдущие семь лет он провел концертмейстером в балетном классе Большого театра. Но на генеральной репетиции ему дали задание играть потише, а то певцы глухо поют. Прямо как у Чехова -- "позвольте Вам выйти вон".

Под предводительством послушного Сорокина оркестр подавал мелко шинкованного Чайковского как незначительный гарнир к основному блюду -- солистам, которые, явно переоценив свои вокальные данные, предпочли развернуться в бенефисах, вдохнувших свежинку в благородную патину постановки. Благо обилие шлягерных арий к этому весьма располагает. Дремлющий оркестр заметно оживлялся, когда пара дружков-аристократов -- Роберт (Юрий Веденеев) и Водемон (Владимир Щербаков) с жуирскими ужимками вступала в общение с обитателями замка. Самым непреклонным их оппонентом был король Рене (Владимир Почапский), упорно разыгрывавший трагедию отца в пределах авансцены, поскольку с других точек сцены он рисковал быть неуслышанным. Нельзя не оценить взаимопонимание певцов и дирижера, со спортивным удовольствием выруливавших к самым победительным точкам арий "Что может сравниться c Матильдой моей" или "Чудный первенец творенья".

Трудней всего пришлось Иоланте -- Елене Евсеевой. Исполненный в сугубо лирической, даже колоратурной манере (несмотря на то что Чайковский писал партию для лирико-драматического сопрано) образ оказался лишенным всякого драматического развития. К тому же певица испытывает явные трудности в верхнем регистре, то и дело срываясь на мелодекламацию.

Вообще, спектакль обошелся без вокальных успехов. Товарный вид ему придали декорации Сергея Бархина. В неожиданном симбиозе кукольного домика Барби и бурбонских золотых лилий нашлось место и красно-синему колонному лесу, наводящему на мысли о более близком географическом соседе.

Знакомый только с одним видом реставрационных работ и вполне ими увлеченный, Большой театр дождался своего часа. Пассивное ожидание директив и вялые попытки реанимировать недавнее прошлое неожиданно вписались в контекст президентских воззваний потреблять отечественный продукт. Деморализованный безуспешным соревнованием с Мариинкой, потерявший физические и творческие силы, Большой наконец обратил взоры на то, что рядом. Красная площадь, Колонный зал, гостиница Метрополь -- вот ориентиры, по которым народные и туристские массы движутся навстречу искусству, ищущему оправданий в восстановлении выпавшего из либретто слова "Творец". Впрочем, Творцу отведена всего лишь скучная участь лейбла на пластиковой бутылке с водой "Святой источник".