Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Русский Телеграф / Вторник 11 ноября 1997

7 ноября в спектакле Большого театра "Баядерка" танцевала балерина из петербургского Мариинского театра Ульяна Лопаткина. Она отрабатывала странноватый титул "Божественная-96", присужденный ей вслед за еще одной мариинской балериной -- Дианой Вишневой, которой в свое время присудили звание "Божественная-95" и которая его отработала, станцевав на сцене Большого театра балет "Дон Кихот".

Рекламная кампания была раскручена с московской удалью и форсом: "прямые эфиры" теснили друг друга, а на электронном табло, что на Тверской улице, вместо привычных "Мальборо" и "Пепси" мерцала надпись "Ульяна Лопаткина", вслед за этим ее длинные руки исполняли движения из фокинского "Лебедя". Большой театр трясло от супераншлага, официальная стоимость билетов в партер приближалась к 100 USD (представляете, сколько просили спекулянты?). На пресс-конференции, предваряющей это "главное событие балетного сезона" (так не то с энтузиазмом, не то с сарказмом выразилась моя московская приятельница-критикесса), директор Большого театра Владимир Васильев, обращаясь к Лопаткиной, произнес что-то вроде того, что он надеется,Ульяна будет танцевать на сцене Большого театра лучше, чем в Мариинском (это, вероятно, нужно понимать либо как пожелание превзойти уровень даже Мариинского театра, либо как пожелание дотянуть до уровня Большого).Ульяна Лопаткина как девушка интеллигентная и вежливая поблагодарила его за эту надежду.

Вообще после употребления слов "Божественная", "Душа танца", "Бриллиант хореографии" и выражений "станцевать на сцене Большого театра" сразу хочется снизить тон и пафос, а также рассказать какой-нибудь небезупречный анекдот.

Как-то из Москвы в Мариинский театр пришло сообщение о присуждении балерине N очередного почетного звания "Божественная". В балетном фойе появился плакат-молния, возвестивший об этом грандиозном событии. Буквально через час рядом со словами "поздравляем г-жу N" и "Божественная" чья-то торопливая рука старательным детским почерком приписала: "и г-на Y".

Любители Ильфа и Петрова, конечно, понимают, что я имею в виду: "На спине в три ряда висели двадцать пар золотых часов. Некоторые из них раздражающе тикали, и Бендеру казалось, что у него по спине ползают насекомые. Среди них были и дарственные экземпляры, о чем свидетельствовала надпись на крышке: "Любимому сыну Сереженьке Кастраки в день сдачи экзаменов на аттестат зрелости". Над словом "зрелости" булавкой было выцарапано слово "половой". Сделано это было, по-видимому, приятелями молодого Кастраки, такими же двоечниками, как и он сам. Остап долго не хотел покупать эти неприличные часы, но в конце концов решил вложить в драгоценности весь миллион..."

Так вот, вышеупомянутая приписка -- непреднамеренная отсылка к знаменитому роману -- свидетельствует не столько о неизбывной атмосфере пионерского лагеря, сколько о здоровом чувстве юмора и ощущении реальности, к счастью сохранившемся среди юных обитателей мариинского балетного гетто. К сожалению, это чувство напрочь утеряно взрослыми дядями и тетями, которые вознамерились реальный (и нормальный) художественный процесс заменить его позолоченными фикциями (они-таки присудили звание "Божественного" танцовщику Владимиру Малахову!), которые рискованным финансовым вложениям в негарантированные премьеры, поиск новых пластических языков и воспитание новых гениев определенно предпочли инвестиции в молниеносное строительство картонных потемкинских деревень новой российской культуры -- в эффектные парады-алле, церемонии раздачи "Золотых слонов" и "почетных прав станцевать на сцене Большого театра". Кстати, о том, что происходит на этой сцене.

Ульяне Лопаткиной было предоставлено почетное право станцевать в вялой копии питерского спектакля, обезображенной бессмысленными модернизациями кисти Григоровича (его маниакальное стремление "отанцевать" все -- от напряженных пантомимных сцен до банальных шествий -- вне зоны критики).

Из приятного: рад, что не подтвердились мрачные слухи о полном распаде балетной труппы Большого театра. Танцевали так, как всегда на моей памяти танцевали в Большом, -- в меру грязно, в меру вульгарно; мужчины -- хорошо, женщины -- хуже. Как всегда, забавны знаменитые "московские руки". Как всегда, танцуют en dedans. От былой удачи акта "Теней" не осталось и следа. Винить в этом артистов некорректно: в премьерном году "Баядерки" им преподали интенсивный курс обучения иностранному языку классического танца. Как известно, "интенсивы" дают молниеносный результат, который, однако, имеет тенденцию к столь же молниеносному исчезновению. В выходе "Теней" интересно было вести подсчет плохо выученных девочек: вот первая пошла, вот вторая, третья и так далее (всего тридцать две).

Сюрпризом спектакля оказалась внезапная замена балерины в партии Гамзатти. Нам предложили крупную цветастую брюнетку с отличным природным прыжком и всеми изъянами школы на Фрунзенской набережной. Гвоздем же вечера стал фрагмент так называемого "Гран па Гамзатти", а точнее -- падение московской балерины из рук петербургского партнера.

Страсти разгорелись, стал мерещиться тайный антимосковский заговор. От меня ультимативно потребовали объяснений: так ли хорош "ваш" Игорь Зеленский; не уронил ли он "нашу" балерину специально? Отвечаю: я видел Зеленского в лондонском Royal Ballet с суперпрофессионалкой Дарси Бассел, я видел его и в баланчинской "Теме с вариациями" с примадонной New York City Ballet Дарси Кистлер, я видел Зеленского, аккомпанирующего мариинским балеринам (в частности, Лопаткиной и, в частности, в Москве). Я думаю, они ответят на этот вопрос и точнее, и профессиональнее. То, что произошло в Большом театре, имеет, конечно, интригу. Она (как я ее понимаю) такова: балерина берет форс, но делает почему-то лишь один тур (вместо положенных трех-четырех); партнер ее подкручивает (то есть помогает ей исправить ошибку) -- она снова делает всего лишь тур; партнер помогает ей еще раз -- результат аналогичный и т.д. В музыке пауза: дирижер с поднятой палочкой ждет и ждет момента, чтобы дать последний аккорд. Зал начинает шикать. Партнер, естественно, выходит из себя и при повторном проведении комбинации предлагает публике полюбоваться, как балерина умеет вертеться без его помощи (обратите внимание, рискуя репутацией хорошего партнера!) -- результат известен. В третий раз он держит ее, но вращение все равно смазано. Так, может быть, в московской "консерватории" что-то поменять?

Мне, питерскому жителю, сложно восхищаться выступлением Ульяны Лопаткиной в Москве. Я слишком люблю ее танцы и слишком часто вижу ее в Мариинском театре -- вижу динамику профессиональных приобретений и, увы, динамику потерь. Для меня она не героиня легенд, мифов и слухов, а молодая солистка Мариинского балета со сложными изгибами карьеры. Чтобы ее увидеть, мне, к счастью, не нужны бессонные ночи, грязные железнодорожные вагоны, пустой желудок, тупое хождение по холодному Питеру в ожидании вечернего спектакля -- все эти антисанитарные аксессуары балетоманских страстей.

Конечно, можно в очередной раз спеть восторженную поэму о ее удивительной пластической одаренности и бешеной харизме, сшибающей с ног всякого, кто видит ее впервые, а также о ее особой и бесспорной роли идеологической и духовной протагонистки петербургского балета. Я думаю, это с успехом сделают другие.

Скажу лишь, что это была не лучшая ее "Баядерка" (не знаю, может быть, это была лучшая "Баядерка" в Большом театре). Объяснить это можно по-разному (технологические срывы не в счет), и главная причина в том, что ее, балерину Мариинского театра, нельзя вырывать из мариинского контекста. Нельзя лишать ее грамотных мизансцен в "казенных" питерских редакциях старых балетов и верных музыкальных темпов (при том, что, к чести Большого, общий музыкальный ландшафт московской "Баядерки" был вполне благоприятен). Нельзя лишать ее атмосферы коллективного действия в ансамблевых балетах. Нельзя лишать ее атмосферы замкнутости и сосредоточенности, сохранившейся, похоже, только в залах Мариинского театра. Нельзя заставлять ее присутствовать на сомнительных пресс-конференциях перед спектаклями, нельзя называть ее "звездой". Нельзя приучать ее путать искусство и шоу-бизнес.

Лучше просто приехать в Петербург или подождать обещанных гастролей Мариинского балета в Большом театре. Тогда, я уверен, мы увидим настоящий "эмоциональный накал" и блестящую технику актерской игры; тогда мы увидим и "бег к трагедии" по диагонали сцены в "танце со змеей", и академический sacra conversazione в акте "Теней". Тогда она не вмажется спиной в холст кулисы, потому что коллеги откорректируют из-за этих самых кулис траекторию хода, и ей не придется путаться в тряпке, растянутой на сценическом планшете, потому что в архаичном Мариинском театре танцуют либо на деревянном полу, либо на линолеуме, как во всем цивилизованном мире. Тогда не надо будет ничего "доказывать" и ничему "противостоять".

Тем не менее замечательно, что Ульяна Лопаткина станцевала перед московской публикой (и московскими критиками), обнаружив свои достоинства и все свои проблемы. Важные люди сказали, что "ее в Москве приняли". Я надеюсь, что этим выступлением мифологический период ее карьеры, наконец, закончится. Я надеюсь, что ее больше никогда не будут называть "Божественной" или "Душой танца". Это глупо и вульгарно. А еще я надеюсь, что больше не будут писать о ней в снисходительном тоне, как о провинциальной парвеню, выставленной напоказ перед столичной квалификационной комиссией. Этот тон к ней явно не подходит. Да и степень квалификации комиссии вызывает у меня некоторые сомнения: в Москве давно не видали столичного балета.