Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Русский Телеграф / Вторник 30 июня 1998

Приехав в Петербург на три фестивальных дня, когда большая часть курса уже была пройдена, я убедился, что питерская общественность вполне довольна тем, что крупнейший в России музыкальный фестиваль (именно фестиваль, а не конкурс) творится именно в их городе, и даже его содержание воспринимает очень благорасположенно. Из разговоров я понял, что злополучный "Князь Игорь" Бородина, которого теперь упорно называют "хариковским", от хариковских излишеств слегка избавлен, а режиссер Юрий Александров, пришедший на помощь надувному спектаклю, заслужил одобрение знатоков тем, что поставил в финал оперы задумчивый хор поселян -- вместо привычно торжественного славления опростоволосившегося князя. Зато отраднее стал финал другой оперы: в первый раз после премьеры Питер увидел "Летучего голландца" Вагнера, вернувшегося с гастролей, и тушка бедной Сенты уже не раскачивалась на веревке в тон светлым вагнеровским аккордам. Эти маленькие новации как будто стали большим событием, чем очередные премьеры -- "Скупой рыцарь" Рахманинова и "Моцарт и Сальери" Римского-Корсакова в постановке Темура Чхеидзе.

Синоним понятию "Звезды белых ночей" -- имя Валерия Гергиева. Нынешний фестиваль дал публике возможность обсудить его достоинства как балетного дирижера: дробит ритм вальса в "Спящей красавице", а в остальном все очень мило. Добрым словом вспоминали Скрипичный концерт Брамса в исполнении Вадима Репина и Четвертую симфонию Шостаковича, развернутую Гергиевым в таком медленном темпе, что ее не удалось дослушать тем, кто спешил на оперу Зигфрида Маттуса "Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке" в новый петербургский музыкальный зал -- лютеранскую церковь Св. Петра и Павла.

Надеюсь, что "Семен Котко" Прокофьева, концертным исполнением которого мне насладиться не довелось, послужил фестивалю достойным венцом. Но рискну предположить, что все же стал свидетелем основных фестивальных событий.

Одно из них породило во мне скорее растерянность и недоуменные вопросы: стоило ли, например, тратить Ульяну Лопаткину на гиньольный вырви-глаз-макабр Ролана Пети, сколь бы ни была хороша ее Смерть в желтом платье и черном парике? Другое дело Баланчин: когда вечер одноактных балетов открывается его Серенадой, сцена являет удивительную картину: строй солистов и кордебалета как один упорно, старательно и качественно (как говорят знатоки, "на твердую четверку") произносит своими телами непонятный им текст на иностранном хореографическом языке. Но текст тем не менее звучит, и даже возникает надежда, что со временем он где-то найдет точку соприкосновения с нашим танцевальным менталитетом -- и для этого только надо выдерживать принцип "делать, как сказано, и не спрашивать почему".

В балетах Ролана Пети танцовщикам, по видимости, ясно все. Тут все нравится сразу: наличие ясного сценария ("Кармен" -- по Мериме, "Юноша и Смерть" -- по Кокто), цветастые костюмы, задиристое оформление (кубизм у Антони Клаве, кич с рекламой у Жоржа Вакевича), любовные и прочие страсти, выражаемые при помощи всего подручного реквизита -- от ножей и сигарет до столов и виселиц. Искусство Пети, когда-то остро-будоражащее, свободолюбиво-французское, надо уважать: все-таки в нем, утверждают специалисты, нашла свой финал эпоха дягилевского танца, а дальше уже началось новое и строгое современное искусство. Но эти музейные ценности, видимо, могут быть хороши лишь в аутентичном исполнении: нужна француженка с подглазинами, пропитанная шармом улицы и духом бедных богемных кафе, -- а есть Диана Вишнева, которую мы любим именно за детскую невинность, лучистую улыбчивость и самозабвенную техничность. Ее дуэт с Фарухом Рузиматовым, сумевшим сыграть разве что несчастную мину обманутого Хозе, имел лишь внешние признаки дрязнящей сексуальности -- получилось так, словно пара из "Дон Кихота" отлучилась станцевать инсценировку "Затмения" Антониони.

Несколько лет назад Пласидо Доминго одарил Мариинский театр своим выходом в партии Отелло; потом его имя носилось над "Парсифалем": если бы не телефильм, в котором Доминго вместе с силами Мариинки спел фрагменты из вагнеровского шедевра, не было бы и этой исторической постановки в самом театре. Но живьем Вагнера Доминго у нас еще не пел -- и теперь, находя дорогу с Московского вокзала на Театральную площадь по флажкам с надписью: "Пласидо Доминго. Валерий Гергиев. Гала-концерт", хотелось думать: сбылось.

Сбылось другое: к приезду гостя товар лицом выставили хозяева. А также прибывшие вместе с гостем гостьи. Гала-концерт состоял из двух актов: первого "Валькирии" и второго "Парсифаля" -- оба, по существу, огромные дуэты тенора-героя с героинями-сопрано. Пусть концертный вариант немного повредил исполненной драматичного действия "Валькирии", но пение Деборы Войт само по себе было полно драматической интриги, во всех ее красках и развитии; а Виолета Урмана, сменившая ее в "Парсифале", показала нам, каким должен быть настоящий оперный вокал -- ни одной неполноценной ноты. Эти два часа мы провели в высшем классе мировой оперы -- и ему абсолютно соответствовали наши: Николай Путилин, яростный Клингзор в "Парсифале", шесть дев-сопрано, певших с лазерной точностью, грандиозный оркестр, ясный до дна, и точнейший Гергиев, сделавший все, чтобы голос Доминго доставил петербургским ушам все остатки своей былой роскоши.

Доминго был прекрасен, нежен, благороден, скромен; свои роли он играл увлеченно и беспрерывно (когда не смотрел в ноты или на палочку) -- будь то пылкий Зигмунд, стоический Парсифаль, огорченный болельщик сборной Испании, единственный тенор итальянской школы, осиливший германского исполина, или же трепетный друг Мариинского театра. В середине между Вагнерами ему вручили Гран-при пивзавода "Балтика" -- хотя осталось непонятным, осознал ли артист эту великую честь.

Завод "Балтика" процветает за весь Петербург (одобряю, и не только словом, но и рублем: дописав этот текст, сам пойду в буфет испрашивать "третий номер"). Украшением Театральной площади в ключевой день был воздушный шар в виде бочки пива величиной с Мариинский театр. Успешные пивовары уже второй год радуют тружеников сцены своей премией, у которой, правда, нет ни твердого статуса, ни регламента присуждения. Есть разве что некое жюри, половина которого -- сотрудники театра, а другая половина, ради соблюдения хорошего тона, -- музыковеды и критики со стороны (в их числе был и ваш покорный слуга). Последние наблюдали распределение премий, скорее, со стороны, хотя все их предложения внимательно выслушивались. В результате, помимо Гран-при (ради Доминго "Балтика" как будто расщедрилась на $25 тыс.), были вручены две премии по $7,5 тыс. -- артистке балета Алтынай Асылмуратовой и певице Галине Горчаковой (с формулировкой "За аудио- и видеозаписи последних лет", ибо на сцене певица в последнее время блистала не слишком) и две премии "Надежда" по $5 тыс. -- работающему в театре итальянскому дирижеру Джанандреа Нозеде и юному танцовщику Андриану Фадееву (на последней кандидатуре, впрочем, решительно сошлись все).

Надежды, бывает, оправдываются, и этому я стал свидетелем в последний свой питерский день, когда "Балтика" творила чудеса уже со сцены филармонии. Нет, на этот раз это было уже не чудесное пиво, а оркестр "Кремерата-Балтика", созданный два года назад Гидоном Кремером. С тех пор как молодые музыканты из трех прибалтийских стран, собранные Кремером в новый коллектив, в начале этого сезона играли в Москве, оркестр сделал невероятные успехи: он изумительно слажен, обладает нежным, своеобразным тоном и искренним желанием музицировать. Гораздо более удачной, чем в Москве, оказалась и программа: сложилось впечатление, что темой дня для Кремера являются не сочинения друзей-современников, а некая боковая, сторонящаяся авангарда линия музыки XX века -- Нино Рота как серьезный академический композитор (в его Концерте для струнных Кремер сидел в оркестре, уступив концертмейстерское место молодой даме) и Астор Пиаццола (здесь Кремер солировал, благо Леонид Десятников, изготовивший партитуру сразу из двух разных оригиналов авторских танго, предоставил ему блестящую партию). А за современную музыку Кремер отыгрывается на классических партитурах -- таких "Времен года" я не слышал еще никогда. Я словно видел некий монтажный фильм, полный тембровых приключений, острых диалогов и прочих коллизий, о которых Вивальди даже и не подозревал, пока не стал Пяртом, Шнитке, Луиджи Ноно и Майклом Найманом, вместе взятыми.

Оставалось, правда, чуть-чуть огорчаться маленьким промахам Кремера-солиста в гаммах и арпеджио -- что не уронило в целом ту планку совершенства, которой достиг в эти дни фестиваль "Звезды белых ночей". Отправляясь в Москву, на финал жестоких битв конкурса Чайковского, я подпевал уже не аргентинскому Oblivion и не вагнеровским лейтмотивам, а "Гимну Великому городу", под звуки которого покидала перрон "Красная стрела". Мне казалось, что Глиэр, когда сочинял свой шедевр, переживал именно такие счастливые минуты.

Подписи:

Петербургский Анти-Байройт -- оркестр на сцене, Виолета Урмана и Пласидо Доминго без копий и чаш

"Юноша и Смерть" Ролана Пети. Герою Вячеслава Самодурова Смерть выпала самая длинная -- Ульяна Лопаткина