 Музыкальная критикаПервое слушаниеДля скандальной премьеры ажиотаж вышел незначительный. Говорят, еще в субботу билеты были в кассах, но я до них доехал только в понедельник и взял бельэтаж у перекупщиков, куда деваться, по двойной цене. Они оценили мою предприимчивость: мол, в среду, к премьере, цена партера будет вообще не меньше шести тысяч. Отдавали в итоге за те же три, и никто не брал, по крайней мере при мне: для профессиональных ценителей дорого, а из бомонда, кто хотел, все уже, видимо, продвинулись мимо «Идущих вместе» через кордоны в гардероб. То есть интерес к самой постановке, а не к истерике вокруг писателя Владимира Сорокина, был умеренный.Русский Newsweek / Понедельник 28 марта 2005 Те, кто пришел, приняли «Детей Розенталя» замечательно, отчасти из элементарной солидарности. Как-то неловко критически отзываться об опере после шумной патриотической кампании против порнографии в Большом, я это до сих пор по себе чувствую. Но потом в кулуарах, когда кто-нибудь мягко так, чуть ли не озираясь, пожимал плечами в том духе, что получилось очень мило и остроумно, но без масштаба, кто-нибудь другой кивал с пониманием. То ли из-за этого скандала ждали чего-то совсем особого, то ли жанр исключительно престижный, и театр, сами понимаете, Большой (хотя и Новая, камерная сцена), символ русской культуры, а искусство какое-то не огромное. Ведь все с детства привыкли по телетрансляциям на пятой кнопке, что опера - это что-то очень солидное, громкое и страстное. А тут то ли мюзикл, то ли перформанс, то ли, простите, капустник, как назвал «Детей» патрон русского кино Никита Михалков. Действительно, разве в опере может быть смешно? Михалков тоже в лагере борцов за национальную духовность и считает, что опера Десятникова/Сорокина в постановке лауреата «Золотой маски» Эймунтаса Някрошюса (может, и его награждали, не подумав?) не отвечает уровню Большого театра. Короче, не крупная драма, а клоунада и фиглярство, пояснил мне посетивший премьеру телеведущий Алексей Пушков, он битый месяц боролся с Сорокиным, не читая его и еще не послушав оперу. Так у борцов с Сорокиным принято - они или познакомились у него с отдельными отрывками про «неприличное» (это редкость), или чаще ничего не читали, потому что такое нельзя читать. Это странный разговор. Современное искусство не обязательно пышное, и опера тоже. «Дети Розенталя» действительно немного мюзикл, на стыке жанров, с вкраплениями кинохроники и декламации, ну и что? Драматический рассказ о клонах великих композиторов, очутившихся в ельцинской России и погибших в ней, кроме клона Моцарта, - это такой кроссворд, игра в звуки и смыслы. Рядом сидели студенты, наверное, Консерватории, они бесшумно смеялись и так с чувством постукивали, когда узнавали очередной намек или цитату. Вот музыкальный дубль Чайковского, а вот, например, Мусоргского, в котором даже я легко угадал монаха Варлаама из «Бориса Годунова». Мусоргский-2 поет бомжам и проституткам у трех вокзалов, собирая на выпивку. У Венички Ерофеева, а он у нас уже классик, Римский-Корсаков щекотал Мусоргского бамбуковой тростью, когда тот пьяный лежал в канаве: мол, вставай, умойся и дописывай свою божественную «Хованщину». И ничего. Эти дубли и клоны, копирование с новым смыслом, и есть постмодернизм, принятый стиль мировой культуры, когда кассовый боевик признают шедевром, а в магазинах торгуют старинными стульями из прозрачного пластика. В 1999 г. Сорокин клонировал русских писателей в романе «Голубое сало». Еще через три года кто-то рассказал о нем «Идущим вместе». И началось. Теперь подтянулись депутаты, чиновники и другие активисты культпросвета - говорят, нельзя сумбур вместо музыки в Большом устраивать. А рвать на куски книги перед Большим театром, символом России, - можно, это никого не смущает, это у нас культурный плюрализм. Я, например, не увидел в зале ни одного официального лица. А ведь это значительное событие, все-таки первая заказная опера Большого за несколько десятков лет. Был Дмитрий Аяцков, аплодировал, но его как раз только что уволили из губернаторов. Наверное, пока еще нет ясности, кто же унижает Россию - те, кто на сцене, или те, кто снаружи, - и что из этого порнография, в прямом или переносном смысле. Вообще теперь на многое нет какой-то принятой точки зрения, и это затрудняет разговор. Вот, к примеру, родственный «Идущим» боевой антифашистский молодежный отряд «Наши» готов силой расправиться с фашистами в лице Ирины Хакамады. Так кто тут фашист? У нас наметился разлад в понятиях, везде брожение смысла привычных слов. Еще с тех ранних 90-х, с которыми так не повезло дублям гениев прошлого: патриот - он такой же патриот, как не патриот? Или он меньше или больше патриот? До сих пор так толком и не решен вопрос. Зато что такое миллиард долларов на реконструкцию Большого театра, понятно всем. На вопрос, что такое «очень много», все обычно отвечают - миллиард. И опрятная, подтянутая публика внутри примерно так же отличается от манифестантов, как манифестанты контрастируют с крепкого качества растяжками и плакатами, которые они держат в руках. Я давно заметил, что митинги в поддержку у нас обычно лучше оснащены и организованы, чем демонстрации протеста. А тут, удивительное дело, наоборот. На самом деле не смешно, когда мощная общественная кампания против авторов значительного художественного жеста не вызывает ответной волны протеста. Когда министр культуры по сути присоединяется к этой травле под тем же политическим лозунгом, что опера, которую я с большим удовольствием послушал, - это не уровень Большого театра. А у Министерства культуры есть уровень? Это вообще оно или межрайонная химчистка? Современные русские композиторы: Леонид Десятников |