Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Ведомости / Вторник 22 июня 2004

Между тем в первую очередь говорить хочется о другом — о музыкальной работе главного дирижера Большого Александра Ведерникова. Восхищаясь Валерием Гергиевым, чей вагнеровский оркестр великолепен (в том числе и в “Летучем голландце”, который в Мариинке тоже поставлен), стоит признать, что стиль Ведерникова оригинален и даже слегка полемичен по отношению к харизматичной манере нашего главного вагнеровского протагониста. Для Гергиева Вагнер — композитор второй половины ХХ века, каким его создали могучие дирижеры индустриальной эпохи. Для Ведерникова — представитель первой половины века XIX, при всей гениальности своих прорывов принадлежащий той эпохе. Хотя Вагнер на протяжении жизни не раз редактировал “Летучего голландца”, Ведерников выбрал именно самую первую, изначальную редакцию 1842 г. (она предшествует и в деталях отличается от той хрестоматийной “дрезденской”, что идет в Мариинке), а затем и оркестр приблизил к оригинальному историческому составу — струнных в нем меньше, чем по современным нормам, в медной группе использованы натуральные валторна и труба, офиклеид. Вагнер совершал прорыв к музыке будущего из прошлого, и как раз прошлое Ведерникову интересно реконструировать в духе аутентизма. (Кстати, в прошлом сезоне Гергиев открыто критиковал исполнение Ведерниковым оперы — ровесницы “Голландца” — “Руслана и Людмилы” Глинки, тоже приближенное к аутентизму, и в этой критике, несомненно, был процент художественно-методического несогласия.) Оркестр “Летучего голландца” под управлением Ведерникова звучит опрятно, суше и резче, чем у Гергиева, но очень выстроенно по звуку. Ведерников собран, он не растекается, не скрывает квадратных построений, и в этом есть свежесть, приятная на современный слух. Особенно это относится к увертюре и антрактам — по ходу же действия малочисленные струнные басы порой соблюдают штрих не слишком аккуратно.

В премьерных спектаклях (серия закончится представлениями 25 и 27 июня) заняты солисты Большого театра, а в главных партиях — двое иностранцев, довольно известные в мире вагнеровские специалисты. Особого впечатления звезды не оставили. Импозантный американец Роберт Хейл провел партию Голландца непластично, в силовом крикливом стиле, заметно форсируя свой и без того огромный голос. Немка Анна-Катарина Бенке, милая блондинка с некрасивым жидким тембром, была разнообразнее в нюансах, но и ей пришлось покричать (в том числе в выходной Балладе, которая в первой редакции написана полутоном выше). Тем не менее неизвестно, лучше ли справятся с главными партиями солисты Большого, которым предстоит сменить легионеров в следующем сезоне. Из “своих” на премьере лучшее впечатление оставил бас Александр Науменко в роли комичного моряка Даланда — но эта партия в опере наименее вагнеровская по стилю. Тенор Роман Муравицкий, певший несчастного влюбленного Эрика, мастеровито справлялся с вокальной линией, но не мог избавить тембр от плоского звучания. Другой тенор — Максим Пастер в роли Рулевого звучал приятно и гибко, хотя порой с усилием, внушающим опасения за перспективы его на диво легкого и точного голоса; недавнее приобретение Большого, этот талантливый музыкант рискованно разбрасывается, участвуя в каждом проекте. Есть ли в Большом полноценный состав на “Летучего голландца” — вопрос, здесь мариинская труппа давно впереди. Но хор, что мужской, что женский, великолепен — не только в пении, но и — на радость режиссеру — в динамичных массовых мизансценах.

Режиссер Петер Конвичный, 59-летний левак со стажем скандальных оперных постановок в Австрии и Германии, мыслился главной приманкой проекта. Конвичный очень искренний и честный человек, он исповедует антиамериканизм, верит в социально-терапевтические функции оперы, не верит в буквальное следование тексту и ремаркам, зато, будучи сыном дирижера, воплощает на сцене не либретто, а музыку — что для оперных режиссеров большая редкость. Радикализм Конвичного на сей раз выразился в том, что по открытии занавеса мы увидели не что-нибудь противоположное замыслу композитора, а прямо-таки море, нарисованное на заднике, трапы кораблей, матросов и Голландца с командой в старинных камзолах. Художник Йоханнес Лайакер будто нарочно изобразил традиционный, почти провинциальный театр — но только для того, чтобы Голландец в поисках верной Сенты, которая спасет его от вечного проклятья, резко рванул бы в будущее. Самый эффектный момент спектакля — начало второго акта: занавес поднимается, и мы видим фитнес-зал с велотренажерами. Хор прях (это по Вагнеру они пряхи) усердно крутит педали. Решение смешит и освежает, хотя и ненадолго: дальше режиссер с трудом выпутывается из своей же идеи, не придумывая для персонажей психологически убедительных поступков. Трудно верить в подлинность чувств влюбленного Эрика, вышедшего в халате из парилки, трудно понять Голландца, надевающего на Сенту старинное платье поверх футболки. По мысли режиссера Голландец и Сента — люди, отвергнутые обществом (разумеется, буржуазным), но вера Голландца в избавление тоже изначально подточена — Ангел, ходатайствующий за него на небесах, материализован в образе изящной артистки миманса с нехорошим блудливым взглядом. В третьем акте режиссер теряет свои же вожжи — хорошо, что исчезает Ангел, но исчезает и игра эпох. Сцена матросской потасовки в обстановке верфи-склада, правда, поставлена лихо, и молодые хористки бойко задают тон. Но терпит урон как раз фирменная музыкальность режиссера: он пропускает мимо ушей знаменитые тихие аккорды “мертвого корабля”, заслоняя их сценической суетой. В финале Конвичный заставил подвинуться и Ведерникова с оркестром. Обезумевшей Сенте мало принести в жертву себя, чтобы добыть Голландцу вечное упокоение, ей надо взорвать весь мир и весь этот театр. Закрадывается подозрение, что взрыв с огнем Конвичному запретили пожарные Большого театра — вместо него раздается грохот из динамиков, и театр вместе с оркестром погружается во тьму, а последние такты звучат в записи. Получается нечто вроде всемирной катастрофы с немецким оттенком: все потухло, кануло во тьму, и только Вагнер звучит из радиоточки.

Местами сильная, но неловкая постановка “Летучего голландца”, наверное, не лучший спектакль Петера Конвичного. Но даже будь он удачнее, гармоничным бы проект не стал — слишком уж различны творческие интенции музыкального и режиссерского замысла. Ведерников и Конвичный плохо подходят друг другу. Одного тянет к историчности, к воссозданию деталей ушедшей художественной эпохи, другому подавай современный общественный контекст. На Западе, впрочем, союз дирижера-аутентиста и режиссера-авангардиста является типовым, поскольку там оба борются с буржуазным мейнстримом. У нас, где этот мейнстрим только формируется, программно спорные решения лучше подошли бы не к неизвестному Вагнеру, а к проверенным репертуарным названиям — вроде “Аиды” или “Евгения Онегина”.