Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Ведомости / Понедельник 23 августа 2004

Казалось бы, невозможно представить себе менее подходящее место для погружения в мучительные проблемы такого художника, как Шостакович, чем Бард-колледж. Идиллический пейзаж лесов и холмов, пение птиц и плеск струй большой реки располагают к приятным прогулкам, безделью, в крайнем случае — мечтам. Однако именно в Аннандейл-на-Гудзоне, штат Нью-Йорк, съезжаются пытливые любители, готовые не просто слушать музыку Шостаковича, но и разбираться в не всегда актуальных аспектах ее смыслов.

Нынешнее фестивальное лето началось 8 июля и закончилось 22 августа (хотя небольшой довесок ожидается еще и в ноябре). Под занавес цикла публика посмотрела свежую фестивальную продукцию — оперетту Шостаковича “Москва-Черемушки”, которую в афише переводят как “Moscow: Cherry Tree Towers”, а в газете The New York Times называют мюзиклом. Счастливый быт в раю хрущевских новостроек воссоздала на сцене Richard B. Fisher Center (современный театр, недавно возведенный здесь по проекту Фрэнка Гери) Франческа Замбелло, знакомая нам по постановкам “Турандот” и “Огненного ангела” в Большом театре. Собственной редакцией оперетты дирижировал экс-москвич композитор Сергей Дрезнин.

Немногим ранее на сцене Richard B. Fisher Center была показана первая опера Шостаковича — гоголевский “Нос” (1928) в постановке той же Замбелло с костюмами Георгия Алекси-Месхишвили и большой командой русских певцов. “Нос” самолично провел руководитель Бард-фестиваля Леон Ботстайн. Именно ему удалось превратить лето в Бард-колледже в заметное культурное событие в США. Не все одинаково высоко ставят его дирижерский дар, но несомненны его другие качества: Ботстайн умеет выстраивать умные, исторически обоснованные программы, а также находить поддержку любым своим идеям — недаром американского эрудита-маэстро называют “Микеланджело фандрайзинга”.

Бард-фестиваль — место встречи искусств и культурных героев. Так, эстетическим союзником Шостаковича выступал Гоголь, и оперой “Нос” его место в программах не исчерпывалось. Драматическая программа фестиваля открывалась гастролью петербургского Александринского театра: был показан “Ревизор” в постановке Валерия Фокина с Алексеем Девотченко в главной роли. Следом болгарский театр “Кредо” играл “Шинель”, петербургский кукольный театр “Потудань” — “Невский проспект”, только что прошел фирменный спектакль петербургского инженерного театра АХЕ “Белая кабина” (главная премия эдинбургского Фринджа в прошлом году).

В том же центре, где давались оперы, вертелась ретроспектива фильмов, где оба русских гения объединялись: были отобраны ленты, во-первых, по сюжетам Гоголя, во-вторых, с музыкой Шостаковича. Некоторые из них, как “Шинель” или “Новый Вавилон” Козинцева и Трауберга, относятся еще к эпохе немого кино, и в этих случаях тот же Сергей Дрезнин выполнял работу тапера — естественно, зная, что ко второй из названных картин в свое время написал партитуру Шостакович. Зрелый кино-Шостакович был представлен “Гамлетом” и “Королем Лиром” Козинцева, а также “Октябрем” Эйзенштейна в версии Александрова, озвученной музыкой Шостаковича в 1967 г. В ауре Гоголя и Шостаковича пребывали еще три героя киноретроспективы: экспрессионист Борис Барнет, гротескный лирик Юрий Норштейн (в показ был включен музыкальный хэппенинг, который мы уже видели в Москве — фрагмент из неоконченной “Шинели” с музыкой Александра Бакши) и названный в аннотации на фестивальном сайте “внуком Гоголя” режиссер фильма “Счастливые дни” Алексей Балабанов.

В орбиту Шостаковича попали Ахматова и Исайя Берлин — это персонажи оперы “Гость из будущего”, которую сочинил бродвейский композитор Мэл Марвин.

В концертной программе игрались не только симфонии и квартеты Шостаковича, его Прелюдии и фуги, не только вокальный цикл “Из еврейской народной поэзии” и “Антиформалистический раек” — сатира на Сталина и Жданова, написанная для опасного развлечения в узком кругу. Исполнялись и те опусы, за которые Шостаковича прощали и жаловали сверху: оратория “Песнь о лесах” и кантата “Над родиной нашей солнце сияет”. Шостакович сопоставлялся с Гоголем от музыки — Мусоргским: “Казнь Степана Разина” соседствовала с “Песнями и плясками смерти”. Шостаковича играли вместе с композиторами-современниками — Бриттеном, Прокофьевым, с младшими коллегами — преданным единомышленником Мечиславом Вайнбергом и неблагодарной ученицей Галиной Уствольской, с лидерами генерации 60-70-х (Шнитке, Денисовым и Губайдулиной), в свое время перехватившими у Шостаковича пальму оппозиционности.

Кажется, что такая постановка дела напоминает скорее университетский курс, нежели фестиваль. Но особенность Бард-фестиваля в том и состоит, что он презентует не шедевры, не новинки, не творцов и не исполнителей-звезд. Он презентует историю музыки как объект художественного интереса. Сюжетом программ является музыка в ее тесной связи с историческим контекстом. Поэтому законной частью фестиваля являются предконцертные лекции, симпозиумы и дискуссии. Шостакович — оппозиционер или приспособленец? Ретроград или модернист? Сегодня вопросы ставятся шире. Шостакович в Бард-колледже воспринимается многомерным, а интерес к нему уже не диктуется политической или эстетической конъюнктурой.

The New York Times приводит слова ведущей исследовательницы Шостаковича Лорел Фэй: она считает, что юбилейный 2006 год возведет композитора на новую ступень признания — как это случилось с Густавом Малером, чье столетие, праздновавшееся в 1960 г. при деятельном участии Леонарда Бернстайна, послужило началом малеровского бума. Впрочем, куда же дальше? Шостакович и так один из самых играемых композиторов ХХ в. Другое дело — его осмысление. Возможно, Бард-колледж специально провел свой фестиваль двумя годами раньше. И для того, чтобы не затеряться в юбилейном потоке и чтобы подготовить философскую основу для грядущих празднований.