Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Ведомости / Вторник 14 сентября 2004

Трагические события сентября изменили планы Владимира Спивакова, который первоначально хотел провести свой юбилейный концерт в более праздничном духе. Как и многие российские артисты, Спиваков откликнулся на беду и перечислил свой гонорар в пользу пострадавших в Беслане. То же самое сделали солистка Инва Мула и музыканты обоих оркестров. Спиваков внес изменения и в программу, поместив в нее “Симфонические танцы” Рахманинова — произведение, где музыкальные образы России встречаются с суровой темой Судного дня.

Вечер разделился на три смысловые части: камерную, симфоническую и словесно-панегирическую. Последняя пунктиром проходила через весь концерт. Отвечал за нее Святослав Бэлза, напоминавший о победах и регалиях юбиляра, цитировавший Окуджаву (“и заливается как соловей” — из стихотворения, посвященного Спивакову) и отступавший в сторону, когда между Юрием Лужковым, Иосифом Кобзоном и Марком Захаровым начиналось соревнование в размере букетов, подносимых ими соседу по Олимпу. Основное чествование состоялось уже после бисов и прошло в духе передачи “Поле чудес”: высокие друзья из всех краев России и ближнего зарубежья надевали на Спивакова свои дары, от которых тот старался незаметно освободиться. Блистал эрудицией президент Киргизии Аскар Акаев, вспоминавший изречения композитора Генделя, зато простотой речей подкупали непосредственные покровители — министр культуры Александр Соколов и представитель спонсора — Андрей Рукавишников из компании “Балтика”. Зал потихоньку пустел, но ожидавшие банкета друзья артиста сохраняли кворум.

Двумя музыкальными частями вечера распоряжался сам Владимир Спиваков. В первом отделении он предстал во главе камерного оркестра “Виртуозы Москвы”, во втором — в качестве шефа Национального филармонического оркестра России (НФОР). Несмотря на то что в обоих коллективах Спивакову подчиняются первоклассные музыканты, результат оказался неодинаков.

В камерном отделении наиболее гладко прозвучали обрамлявшие его композиции Альбинони (“Молитва”, исполнение которой было посвящено памяти погибших) и Баха; секрет возвышенного действия этих номеров был заключен в септаккордах, благодаря которым музыка старых мастеров обретала общие черты с сентиментальной эстрадой нашего времени. Концерт Вивальди ми минор был выбран явно из-за его средней части, с экзотическими гармониями в переходном разделе и терпкими хроматизмами в теме. Однако эффект был испорчен исполнением крайних частей: темп гулял настолько, насколько это требовалось Спивакову, чтобы преодолеть трудности скрипичной партии. “Виртуозы Москвы”, вынужденные следовать нелогичным ускорениям и замедлениям, пускались вдогонку за скрипачом, только уже заметно отстав или же опередив его.

Украшением юбилейного концерта должна была стать симпатичная албанка Инва Мула — певица с приятным лирическим сопрано, к чьей карьере приложил руку Мишель Глотц (европейский агент Спивакова), спродюсировавший ее соло в фильме “Пятый элемент”. Удачному исполнению трех арий из опер Моцарта помешали проблемы с теми же самыми темпами и той же самой нехваткой ансамбля. Арию Графини из “Свадьбы Фигаро” Спиваков-дирижер повел сначала очень быстро, а на середине ощутимо замедлил. В ариях из “Короля-пастуха” и “Идаманта” творческие усилия музыкантов были сосредоточены на том, чтобы голос Мулы и солирующая скрипка Спивакова не разъехались слишком явно; выходили из положения сообща — певице пришлось даже помогать с дирижированием. Результат едва ли был достоин трансляции на всю страну.

Однако, и не будь этих проблем, говорить о художественном подходе Спивакова к Вивальди и Моцарту не стоило бы. Однообразный конфетный стиль, свойственный руководителю “Виртуозов”, мог быть ценен разве что в эпоху железного занавеса: представления Спивакова о барокко и классицизме как об области чего-то неясно-прекрасного сегодня выглядят очень старомодными.

Симфоническая часть вышла много благополучнее. Избрав темы любви и смерти, Спиваков открыл второе отделение увертюрой “Ромео и Джульетта” Чайковского и провел ее осторожно, дозированно расходуя эмоции и звук, чтобы все их выплеснуть в завершающем проведении любовной темы — из-за чего самому завершению конструкции не хватило драматизма. Что удалось Спивакову совсем хорошо — это “Симфонические танцы” Рахманинова. Оркестр НФОР звучал полнозвучно и свободно (очень певуч был ансамбль деревянных духовых), а где-то в середине наступило чувство счастливого понимания всех всеми — оркестра, дирижера, публики. Эту рахманиновскую партитуру, одновременно эффектную, печальную и драматичную, написанную в поздние годы, Спиваков, очевидно, чувствует близкой себе — по краскам, душе или возрасту. Лучшим фрагментом вечера стала вторая часть “Симфонических танцев” — холодный, горький и по-мужски зрелый вальс. Стоит вспомнить, что Спиваков впервые заявил о себе как о серьезном дирижере именно “Симфоническими танцами”, еще в пору работы в Российском национальном оркестре, и до сих пор они остаются его, вероятно, лучшей работой.

Но Спиваков не был бы Спиваковым, если бы не подумал о братьях по Олимпу и просто о тех слушателях, кому Рахманинов может показаться утомительным, поэтому концерт завершали симфонические бисы, лишенные в силу обстоятельств веселых нот, но все же призванные класть публику на лопатки. Спиваков красиво умирал в тишайших звуках “Грустного вальса” Сибелиуса. Схватив палочку как топор, двумя руками разрубал последний аккорд Andante maestoso из “Щелкунчика” Чайковского. И, радуя телеоператоров, хореографически зависал над оркестром в Вальсе из “Маскарада” Хачатуряна, доказывая, что 60-летие не повод отказываться от привычек, комичных в глазах меньшинства, но любимых неисчислимой армией поклонников.