Тексты | Авторы | Издания | Спектакли | Ассоциация |

Время МН / Среда 28 июня 2000

- Мне пятьдесят четыре года. По образованию я китаист и экономист. С 1981 года работаю в Институте имени Гете. Первое время работал то в Мюнхене, то в Шанхае, в 1988 году основал отделение Гете-института в Пекине, шесть лет руководил им. Меня спросили, не хочу ли я поехать в Москву, как раз в тот самый момент, когда здесь обстреливали Белый дом. Ну я и согласился. И вот уже шесть лет, как я работаю здесь.

- Россия входит в число тех стран, о которых через две недели знаешь все, а через четыре года - ничего. За последнее время Москва изменилась, как ни один город в мире. Может быть, за исключением Берлина. Необычайная заслуга России в том, что переходный этап ее истории не повлек за собой гражданской войны. Как правило, такие социальные перевороты сопровождаются ужасными кровавыми событиями. В такие эпохи перемены в культуре немыслимы, но в России как раз все наоборот. Поэтому здесь так интересно работать.

Нас интересует процесс - не то, что уже сложилось, а то, что развивается. Я мог бы три раза в год приглашать симфонические оркестры, которые играли бы здесь Бетховена и Брамса. И был бы огромный успех! Но это было бы никак не связано с теми линиями развития, которые важны здесь сейчас.

- Например, мы поддерживали современный танец, который здесь был совершенно в загоне. В России все еще сохраняется весьма разветвленная культурная инфраструктура, которую трудно сдвинуть с места. И вдруг за ее рамками молодые люди пытаются создать нечто совершенно новое. И это в стране, где существуют очень яркие традиции танца. Конечно, поначалу эти группы очень сильно подражали западным, но потом начали развивать свои собственные структуры и технику выживания. И за эти пять лет современный танец в России развился настолько, что признается в международном масштабе даже больше, чем в России. Поэтому самая большая проблема в том, что здесь нет никакого обмена между новаторскими и традиционным структурами. На Западе новые идеи рождаются в андеграунде, потом культурный истеблишмент обращает на них внимание и притягивает их к себе. Этот процесс и обеспечивает приток новых идей и концепций. Иначе культура просто застывает и окостеневает.

- Современное изобразительное искусство в России - это очень тяжелая тема. После выставки Базелица не было практически ни одной выставки крупного западного художника в Москве. Здесь на открытии была вся тусовка, а потом пришло всего человек триста. Ту же самую выставку в Нью-Йорке посетило более ста тысяч человек

- Эстетическое развитие в России и в Европе шло разными путями, и наивно было бы думать, что этот разрыв можно преодолеть в короткое время. Хотя я вовсе не считаю, что Россия должна целиком перенять эстетические принципы Запада.

- Конечно, поэтому мы много занимаемся культурным менеджментом, функционированием культуры в рыночном хозяйстве. У нас есть опыт - в Германии государство все меньше и меньше уделяет внимания культуре.

- В первые годы нашего существования еще сохранялись советские структуры - СТД, Госконцерт. И многие из наших мероприятий имели российского партнера, который был в состоянии разделить финансовые затраты, взять на себя организационные вопросы. Но в 1993 - 1994 годах все в корне изменилось. Творческие союзы потеряли прежнее значение. Даже министерство культуры, которое имеет самые добрые намерения, реальной помощи оказать может очень мало. Сейчас на первый план выходят новые партнеры. Региональные власти, например московская администрация. Но наши российские партнеры практически не могут что-либо финансировать, а наши возможности сократились. Сегодня более 60 проц. культурных программ финансируют немецкие спонсоры. Институт имени Гете - это негосударственное учреждение, но финансируется государством. Он был основан в те времена, когда у Германии был очень плохой имидж, поэтому нужно было показать всему миру, что существует не только фашистская Германия. Но было бы неправильно, если бы институт стали рассматривать как инструмент правительственной пропаганды. Статус неправительственной организации привел к многочисленным конфликтам - нас считали то слишком правыми, то слишком левыми. Вторая задача, возникшая в ходе "холодной войны", заключалась в демонстрации открытой, демократической модели. Но сейчас и эта задача отпала.

- Политики, за малым исключением, сейчас ничего не понимают в культуре и не считают ее нужной. В Германии политики думают периодами в четыре года, от выборов до выборов, рассчитывая, сколько голосов им принесет то или иное мероприятие. Для этих целей мы очень плохо подходим. Но мы думаем, что в долгосрочном плане культурные процессы гораздо важнее, чем повседневная политика. Однако политиков в этом убедить очень трудно, а финансами управляют именно они. И поэтому я даже завидую моим французским коллегам, потому что их политики хотя бы стыдятся признать, что ничего не понимают в культуре. Немецкий политик, напротив, может с гордостью сказать, что он в культуре ничего не понимает.

- В этом я им не очень завидую. Но АФФА может делать то, что мы не можем, например представлять русскую культуру во Франции. И это, конечно, ошибка в конструкции нашего института. Культура для меня - всегда улица с двусторонним движением.

- Для нас, конечно, важны все три наши направления - культурные обмены, языковые курсы и информационная политика. Действительно, последнее немецкое правительство считало, что наше основное направление - преподавание языка. За этим стояла достаточно примитивная идея - что все люди, которые знают немецкий язык, будут покупать немецкие товары. Кроме того, это вещь, легко поддающаяся учету и статистике. А культурное сотрудничество очень сложно превратить в цифры. Были политики, которые мечтали о том, что здесь немецкий станет международным языком общения. Но это, конечно, смешно - в России английский занимает такие же позиции, как во всем мире. Но есть много людей, которые хотят изучить немецкий язык, и мы должны им помочь.