 Музыкальная критикаОпера Доницетти «Мария Стюарт» в Московской филармонии: Битва за высотуЦикл «Оперные шедевры» в Московской филармонии открылся концертным исполнением оперы Доницетти «Мария Стюарт» с роскошным составом исполнителей. Блеска не хватило только оркестру Ведомости / Воскресенье 30 сентября 2012 В центре доницеттиевского шедевра, входящего в «тюдоровскую» серию, находится противостояние двух королев — правящей Елизаветы Первой Английской и томящейся в неволе претендентки на престол — Марии Стюарт, низложенной королевы Шотландской. Соответственно, главной интригой любого исполнения оперы становится противостояние двух певиц. Так произошло и в Москве: Филармонии удалось залучить двух звезд — болгарку Александрину Пендатчанску и латышку Ингу Калну. Выбрать из них победительницу действительно оказалось трудно. Александрина Пендатчанска — упругая красавица-брюнетка с плотным и здоровым голосом. Исполняя Елизавету, она не жалела страстей, стремясь каждой фразой гордо утвердить себя и испепелить соперницу. Ее вокальный аппарат вполне гибок, все колоратуры были на месте — и все же на первом плане оказалась именно яростная мощь, хлещущее через край форте и фортиссимо. Конечно, певица откровенно форсировала звук, но чувствовалось, что ей это пока дается легко: молодой и крепкий голос не выказывал ни малейших признаков усталости. Если Елизавета — на троне, то у ее заточенной в замок соперницы есть свое преимущество — граф Лестер, любимый обеими, отвечает взаимностью именно Марии. У счастья другой звук, чем у ненависти, — для него и создан голос Инги Калны. Это артистка дородная и величественная, держащая себя перед публикой как истинная примадонна, снисходящая до милостивой улыбки в ответ на слишком уж назойливые аплодисменты. Поет она чарующе женственно, голос звучит объемно, мягко, колоратуры льются без малейшего напряжения. Кална любит филировать, щеголять эффектным пиано, и мастерства ее не оспоришь, хотя изредка, на нюансах, легкий кастрюльный призвук в голосе появляется. Центральная сцена оперы — финал первого акта, где две королевы схлестываются в жестком диалоге. Здесь Марии, услышавшей в свой адрес и про любовников, и про не вполне ясные обстоятельства смерти ее бывшего мужа, приходится говорить с фурией на ее языке — и Инга Кална выдала звук, страсть и темперамент ничуть не меньшего масштаба, чем Александрина Пендатчанска. Неожиданность поджидала нас на последней ноте этой сцены. Исполнительская традиция ХХ века требует от Марии — а не от Елизаветы, тесситура чьей партии несколько ниже, — идти здесь на верхнее ре. Однако на сцене произошло обратное. Верхнее ре взяла как раз Елизавета устами Александрины Пендатчанской — правда, тут же осеклась и зажала рот рукой. Очевидно, между артистками существовал уговор не идти на верхнее ре, о котором Пендатчанска забыла (или сделала вид, что забыла). Своим растерянным видом она искупила перед коллегой вину и, к удовольствию зала, две примы обнялись. Инга Кална оставила нас без верхнего ре и в финале второго акта; пожалуй, эта высота — единственная, которую латышка в этот вечер уступила болгарской сопернице. Между тем был весьма хорош и тот, за чье сердце бились две столь пылкие натуры: молодой турок Бюлент Бешдуц спел графа Лестера с умом и выдержкой, его тенор порадовал мягким звучанием, надежностью и недурным вкусом. Добросердечного графа Тальбота спел еще один молодой певец — бас Мирко Палаццо, прекрасно вписавшийся в столь сильный ансамбль. Ничуть не уронили планку и два русских участника, подающие надежды солисты Большого театра, — эффектный баритон Константин Шушаков, исполнивший партию мрачного лорд-канцлера Сесила, и Надежда Карязина, чье звучное меццо бросало вызов и двум героиням вечера. Дирижер Джулиан Рейнольдс обеспечил слаженный ансамбль между певцами, хором (Русский хор имени Свешникова) и оркестром «Новая Россия». К сожалению, он ничего не мог поделать с вязким, лишенным отточенности стилем игры этого оркестра, казалось бы уже поднаторевшего в концертных исполнениях итальянских опер. На фоне шамкающих, гулких струнных и вокал терял должную ясность. Общее звуковое пространство превращалось в затхлый подвал, не продуваемый ветром. Изящная и броская партитура Доницетти заслуживала много большего. |